Возле карусели остался стоять лишь Скелет. Вот он сложилсяпополам, нагнулся и поднял фарфоровое тело, бывшее некогда м-ром Дарком.Выпрямился, постоял и зашагал прочь, в поля. Вилли смотрел, как тощий человексо своим грузом поднялся на взгорок и скрылся вослед сгинувшему карнавальномуплемени.

Вилли нахмурился. Кугер, Дарк, Скелет, Карлик — куда же вывсе? Не убегайте, вернитесь! Мисс Фолей, где вы? М-р Крозетти, все кончилось,можно передохнуть. Здесь уже не страшно, вернитесь!

Нет. Они бегут, и видно, будут бежать вечно, пытаясьобогнать самих себя. И ветер ворошит траву, сдувая все следы.

Вилли снова повернулся к Джиму, снова давил ему на грудь,давил и отпускал, давил и отпускал, потом, дрожа, коснулся щеки Друга.

— Джим?

Но Джим оставался холоден, как вскопанная земля.

Только отголосок тепла хранило тело, только легкий оттенокцвета оживлял кожу щек. Вилли взял Джима за руку — пульса не было, приложил ухок груди — тихо, совсем тихо.

— Он умер!

Чарльз Хэллуэй подошел, опустился на колени и тоже потрогалнеподвижную грудь Джима.

— Кажется, нет, — неуверенно произнес он. —Не совсем…

— Совсем! — Слезы хлынули из глаз Вилли.

Отец не дал начаться истерике и как следует встряхнул сына.

— Прекрати! — крикнул он. — Хочешь егоспасти?

— Поздно, папа. Ой, папа!

— Заткнись и слушай!

Долго сдерживаемые рыдания прорвались наружу. Отец короткоразмахнулся и ударил сына по щеке, раз и еще раз. После третьего раза слезыудалось на время остановить.

— Пойми, Вилли, — отец свирепо ткнул в негопальцем, — всем этим проклятым даркам твои слезы — бальзам на душу.Господи Иисусе, чем больше ты ревешь, тем больше соли слизнут они с твоегоподбородка. Ну, рыдай, а они будут сосать твои охи и ахи, как коты валерьянку.Вставай! Встань, кому говорю! Прыгай! Скачи, вопи, ори, пой, Вилли, а главное —смейся! Ты должен хохотать, должен — и все!

— Я не могу!

— Кому нужно твое «не могу»? Ты должен. Больше у наснет ничего. Я знаю, так уже было в библиотеке. Ведьма удрала. Боже мой, ты бывидел, как она улепетывала! Я убил ее улыбкой, понимаешь, Вилли,одной-единственной улыбкой. Людям осени не выстоять против нее. В улыбке —солнце, оно ненавистно им. Не воспринимай их всерьез, Вилли!

— Но…

— Никаких «но», черт возьми! Ты видел зеркала. Вспомни,они показали меня дряхлой развалиной, показали, как я обращаюсь в труху. Это жепростой шантаж. То же самое они сделали с мисс Фолей, и у них получилось. Онаушла с ними в Никуда, ушла с этими дураками, восхотевшими всего! Всего! Бедныепроклятые дураки! Это же надо придумать — порезаться об Ничто. Ну, чисто дурнойпес, бросивший кость ради отражения кости в пруду.

Вилли, ты же видел: бам! бам! Ни одного зеркала не осталось.Они рассыпались, как льдины на солнце. У меня ничего не было: ни ножа, ниружья, даже рогатки не нашлось, только язык, только зубы, только легкие, и яразнес эти паршивые зеркала одним презрением! Бросил на землю десять миллионовиспуганных дураков, дал возможность настоящему человеку встать на ноги. Теперьподнимайся ты, Вилли!

— Но Джим… — начал Вилли.

— Он и здесь и там. С Джимом всегда так, ты же знаешь.Он не мог пропустить ни одного искушения и вот теперь зашел слишком далеко,может, совсем ушел. Но ты же помнишь, он боролся, он же руку тянул, хотелспрыгнуть. Ну так мы закончим за него. Вперед! Вилли шевельнулся. Дернулплечом.

— Беги!

Вилли шмыгнул носом. Отец шлепнул его по щеке, и слезыразлетелись мелкими звездочками.

— Прыгай! Скачи! Ори!

Отец подтолкнул Вилли, сделал пируэт, лихорадочно пошарил вкарманах и достал что-то блестящее. Губная гармошка! Дунул.

Вилли остановился, опустил руки и уставился на Джима. И тутже схлопотал от отца по уху.

— Хватит пялиться! Двигай!

Вилли сделал шажок. Отец выдул из гармошки смешной аккорд,дернул Вилли за локоть, подбросил его руки.

— Пой!

— Что петь?

— Боже мой, мальчик, пой хоть что-нибудь!

Гармошка фальшиво изобразила «Вниз по реке».

— Папа! — Вилли едва двигался и мотал головой отсвинцовой усталости во всем теле. — Папа! Глупо же!

— Точно! Куда уж глупей! Нам только этого и надо,дурачина-простофиля! И гармошка дурацкая. И мотивчик тоже, я тебе скажу. —Отец выкрикивал и подскакивал, как танцующий журавль.

Нет, этого пока мало. Но, кажется, он уже переломил настрой.

— Давай, Вилли! Чем громче, тем смешнее. Ишь чегозахотели — слезы лакать! Не вздумай дать им ухватиться за твой плач, они изнего себе улыбок нашьют. Будь я проклят, если смерти удастся пощеголять в моейпечали! Ну же, Вилли, оставь их голодными. Отпусти на волю свои руки-ноги. Дуй!

Он схватил Вилли за хохол на макушке и дернул.

— Ничего… смешного…

— Наоборот. Все смешно. Ты только на себя погляди! А я?Чарльз Хэллуэй корчил жуткие рожи, таращил глаза, тянул себя за уши, скакал,как влюбленный шимпанзе, из вальса срывался в чечетку, выл на луну и тормошил,тормошил Вилли.

— А смешнее смерти вообще ничего нет, разрази ее гром!Видали мы ее в белых тапочках. А ну, давай «Вниз по реке». Как там? «Трам-пам,далеко!» Ну, Вилли, и голосок у тебя! Прямо отощавшее девчоночье сопрано.Жаворонок накрылся медным тазом и чирикает. Давай скачи!

Вилли хихикнул, прошелся петушком, присел пару раз. К щекамприлила кровь. В горле что-то дергалось, как будто лимонов наелся. Он ужеощущал, как грудь распирает предчувствие смеха.

Отец извлек из гармошки какое-то подобие мотива.

— «Там, где все старики…» — затянул Вилли.

— «Остаются навсегда…» — подхватил отец.

Шарк, стук, прыг, скок.

Ну и где Джим? Да не до него сейчас. Забыли. Отец пощекоталВилли под ребрами.

— «Там девицы молодые…»

— «Будут петь ду-да-да!» — грянул Вилли. —«Ду-да-да», — поймал он мотив. В горле щекотало. В груди надувался шар.

— «А проселочек у речки…»

— «Миль пяти в длину всего!»

Мужчина с мальчиком изобразили менуэт.

Это случилось на следующем танцевальном коленце. Шар внутриу Вилли стремительно разрастался. Вот он уже выпирает из горла, вот раздвинулгубы в улыбке.