— Я не могу, не могу… — ломкий голос уходит в тело, какв колодец, глубже, глуше, — не могу…

— Не хочешь?

— … не могу.

— О'кей, приятель. Тогда вот так и вот так…

Со стороны их можно было принять за отца с сыном,встретившихся после долгой разлуки. Мужчина поднял раненую руку и потрогалсиняк на скуле, оставшийся после удара мальчишки, потрогал и улыбнулся. Толпакартинок на теле мальчика бросилась врассыпную. Глаза маленькой бестии с ужасомвпились в раздвинутые улыбкой губы мужчины. Это была та самая улыбка, котораянедавно поразила насмерть Пыльную Ведьму.

Мужчина крепко прижимал к себе мальчишку и думал: «У Злаесть только одна сила, та, которой наделяем его мы. От меня ты ничего неполучишь. Наоборот, я заберу у тебя все. И тогда тебе останется толькопогибнуть».

В глазах мальчика метались огни, словно отражения близкогорящей спички. Но из глубины поднимался страх, и пламя в глазах тускнело,выцветало, гасло и, наконец, погасло совсем. И тогда вся толпа, весь конклавчудищ рухнули и придавили маленькое тело к земле.

Наверное, их падение должно было сопровождаться грохотом,как от горного обвала, но на самом деле в воздухе разнесся всего лишь шелест,как будто японский бумажный фонарик уронили в пыль.

Чарльз Хэллуэй долго не мог отдышаться. Трепетные тенизаполнили полотняные аллеи. Среди теней угадывались уродливые фигуры. Их такдолго вскармливали их собственными грехами и страхами, что теперь и они несразу смогли прийти в себя; держась за шесты и веревки, многие постанывали ипоскуливали от неуверенности. Скелет решил выбраться из надежной тени поближе ксвету. Карлик, еще не догадываясь, а только подозревая о своем прежнем обличье,боком, как краб, подобрался к карусели и теперь таращился на Вилли,склонившегося над Джимом, и его отца, почти в той же позе застывшего визнеможении над другим детским телом. Тем временем карусель дотянула последнийоборот и встала, как паром, уткнувшийся в заросший травой берег.

Карнавал превратился в огромный темный камин. В разныхуголках тлели угли настороженных взглядов его обитателей. Все они тянулись кодному месту.

Там лежал под луной разрисованный мальчик по имени Дарк.

Там лежали поверженные драконы, разрушенные башни, сраженныечудовища мрачных, древних эр: птеродактили уткнулись в землю, как сбитыесамолеты, страшные раки выброшены на берег отливом жизни. Изображениядвигались, меняли очертания, дрожали по мере того, как холодела маленькаяплоть. Циклопий глаз на пупке подмигивал сам себе, шипастый трицератопс ослеп ивпал в буйство, картинки, все вместе и каждая в отдельности, прижившиеся нателе большого м-ра Дарка, теперь ссохлись и стали напоминать микроскопическуювышивку, этакий расшитый платочек, наброшенный на костлявые плечи.

Из темноты выступали новые уроды. Лица их напоминали цветомнесвежую постель — арену их поражений в битве за собственные души. Тенимедленно перемещались по кругу, образуя хоровод вокруг м-ра Хэллуэя инеподвижного тела на земле.

Вилли размеренно поднимал и опускал руки Джима и совершенноне обращал внимания на собравшихся вокруг зрителей. Они, впрочем, не докучалиему. Казалось, многие из них стояли, полностью поглощенные своим собственнымдыхательным процессом. Искаженные рты со всхлипами втягивали ночь, откусывалиот нее большие куски и заглатывали, словно долгие годы прожили на голодномпайке.

Чарльз Хэллуэй следил за метаморфозами картинной галереи,сосредоточенной на небольшом пространстве лежащего у его ног тела. Оно остывалона глазах. Смерть вышибала подпорки из-под крошечных кошмарных композиций,каллиграфические надписи искажались, скрученные жгутами пресмыкающиеся разворачивалисьпоникшими знаменами проигранной войны, и вот они уже бледнеют, растворяются,исчезают, одно за другим покидают маленькое тело.

Уроды вокруг беспокойно зашевелились. Казалось, лунный светвпервые дал им возможность оглядеться. Одни потирали запястья, не понимая, кудаделись наручники, другие ощупывали шеи, пытаясь обнаружить привычное ярмо, такдолго пригибавшее их к земле. Все недоуменно моргали, не смея поверитьувиденному: возле застывшей карусели лежал клубок бед, средоточие их несчастий.Они пока не осмеливались подойти, наклониться, потрогать этот холодный лоб итолько взирали в оцепенении, как бледнеют их гротескные портреты, как таетэкстракт их жадности, злобы, язвящей вины, слепых убеждений, как распадаютсяловушки картинок по мере того, как тает этот невеликий сугробик грязноватогоснега. Вот поблек Скелет, за ним потекло и испарилось изображение уродливогоКарлика, вот и Пьющий Лаву освободился от осенней плоти, а за ним меняется цветЧерного Палача из Лондонских Доков, взлетел и растворился Человек-Монгольфьер,похудел и стал невидимкой Толстяк, вспорхнула и исчезла в воздухе целая группа,а Смерть все протирала и протирала дочиста грифельную доску тела.

И вот уже перед Чарльзом Хэллуэем лежал просто маленькиймертвый человек: чистая, без единого пятнышка, кожа, пустые глаза, устремленныена звезды.

— Ах-ххх! — хором вздохнули странные люди,столпившиеся в тени вокруг.

А потом… Может, старый калиоп вякнул в последний раз, может,гром, ночующий в облаках, повернулся во сне на другой бок — все вокруг пришло вдвижение. Уродов охватила паника. Свобода бросила их в разные стороны, каккамни из пращи. Не стало своего шатра, не стало грозного Хозяина, не сталосамого темного закона, сбивавшего их в кучу. Они разбегались.

Должно быть, на бегу они цеплялись за веревки и выдергиваликолья растяжек, и теперь само небо, колыхнувшись, начало беспорядочносвертывать и комкать вздыхающие шатры. Веревки взвивались с шипением, гневнохлестали по траве. Как темный испанский веер, сложился шатер-зверинец. Вокругкачались и падали шатры поменьше. Обнажился и зашатался бронтозаврий костякглавного балагана уродов. Мгновение он помедлил в нерешительности, плавновзмахнул кожистыми, как у птеродактиля, крыльями, и Ниагарой хлынул вниз. Три сотнипеньковых змей взвились в воздух. Черные шесты с треском подломились. Они сталивыпадать, как гнилые зубы из огромной челюсти; пыльные полотнища хлопотливозабились, пытаясь взлететь и опадая, умирая от самой обычной силы тяжести,задыхаясь под собственным весом.

Огромный вздох исторг наружу жаркие испарения чужих земель,взметнул в воздух тучи конфетти из тех времен, когда еще не было венецианскихканалов, над лугом огромными питонами зазмеились густые струи леденцовыхзапахов. Балаган падал, тоскуя и жалуясь; натиск падения одолел наконец трицентральные опоры, и они сломались, как будто три пушки выпалили одна задругой.

Шквал, пронесшийся над лугом, заставил вскипеть безумныйкалиоп. Под его пронзительное сипение всплеснули руками изображения уродов навымпелах и знаменах, потом древки качнулись и уронили полотнища на землю.