Надвигается беда - Рэй Брэдбери

С благодарностью Дженет Джонсон, учившей меня писатьрассказы, и Сноу Лонгли Хауш, учившей меня поэзии в лос-анджелесской среднейшколе, очень давно, и Джеку Гассу, помогавшему мне в работе над этим романом,не так уж давно.

Не удержишь то, что любишь.

У. Б. Йейтс

Потому что они не заснут, если не сделают зла; пропадает сону них, если они не доведут кого до падения; ибо они едят хлеб беззакония и пьютвино хищения.

Книга Притчей Соломоновых, 4, 16-17

Мне неизвестно толком, чем все это кончится, но что бы тамни было, я иду навстречу концу, смеясь.

Стабб в «Моби Дике», гл. XXXIX

Главное дело — стоял октябрь, месяц, особенный длямальчишек. Само собой, остальные месяцы тоже не похожи друг на друга, просто,как говорят пираты, одни получше, другие похуже. Взять вот сентябрь — плохоймесяц: надо в школу идти. Август не в пример лучше — до школы еще не близко.Июль — ну, июль замечательный: куда ни глянь, на школу и намека нет. Ну а ужиюнь лучше всех: школьные двери нараспашку, а до сентября — миллион лет.

А теперь взять октябрь. Уже месяц, как началась школьнаятягомотина, значит, к узде пообвык, и дальше пойдет легче. Уже можно выкроитьвремя и поразмыслить, чего бы этакого особенно гадкого подкинуть на крыльцостарому Приккету, или что за прелесть мохнатый обезьяний костюм, дожидающийсяпраздника у ХСМ[1] в последний вечер месяца.

А если дело, к примеру, происходит еще и в двадцатых числах,и небо, оранжевое, как апельсин, слегка пахнет дымом, то кажется, что Хэллуин[2]в суматохе метел и хлопанье простынь на ветру так никогда и не наступит.

Но вот в один странный, дикий, мрачный, долгий год Хэллуинпришел рано, и случилось это двадцать четвертого октября в три часа послеполуночи.

К этому времени Джеймсу Найтшеду с 97-й Дубовой улицыисполнилось тринадцать лет одиннадцать месяцев и двадцать три дня от роду, асоседу его, Вильяму Хэллуэю, — тринадцать лет одиннадцать месяцев идвадцать четыре дня. Оба почти коснулись четырнадцатилетия, вот-вот онозатрепыхается в руках.

В ту октябрьскую неделю им обоим выпала ночь, когда онивыросли сразу, вдруг, и навсегда распрощались с детством…

Продавец громоотводов прибыл как раз перед бурей. На склонеоблачного октябрьского дня он шел по улице Гринтауна, Иллинойс, и внимательнопоглядывал по сторонам. А вслед за ним, пока еще в отдалении, стая молнийдолбила землю, там огромным зубастым зверем ворочалась гроза, и увернуться отнее было не так-то просто.

В огромном кожаном мешке торговца тоже погромыхивало. Он шелот дома к дому, выкрикивая странные названия таившихся в мешке штуковин, ивдруг остановился перед подстриженной вкривь и вкось лужайкой.

Трава? Нет, не то. Торговец поднял глаза. А, вот оно. Натраве, выше по отлогому склону, — двое мальчишек. Схожие и ростом, иобликом, сидят и вырезают свистульки из бузины, беспечно болтая о прошлом ибудущем, сидят, вполне довольные собой. Этим летом ничего в Гринтауне необошлось без них, отсюда до озера и еще дальше — до реки, на каждой вольнойтропке остались следы их ног, и к школе они вроде управились со всеми делами.

— Эй! Как дела? — окликнул их человек в одеждегрозового цвета. — Дома есть кто?

Мальчишки одинаково помотали головами.

— Ладно. Ну, а как у вас с монетой?

Головы снова качнулись вправо-влево.

— Добро, — кивнул торговец, сделал несколько шагови остановился, сразу ссутулившись. Что-то его встревожило… может, окнаближайшего дома, может, тяжелое, холодное небо над городом. Он медленноповернулся, словно принюхиваясь. Ветер трепал ветки облетевших деревьев.Солнечный луч, отыскав просвет в тучах, мгновенно вызолотил последние дубовыелистья и тут же пропал, — золото на дубах потускнело, потянуло сыростью.Все. Очарование исчезло.

Пришелец ступил на зеленый склон.

— Как звать тебя, парень? — спросил он.

Один из ребят, с головой, похожей на белый пух чертополоха,прищурился и глянул на торговца глазом, блестящим, словно огромная каплялетнего дождя.

— Вилли, — представился он. — ВильямХэллуэй[3].

Грозовой джентльмен слегка повернулся:

— А тебя?

Сосед Вилли даже не шелохнулся. Он лежал ничком на осеннейтраве, глубоко задумавшись, словно ему еще только предстояло сотворить себеимя. Волосы густые, настоящие лохмы цвета спелых каштанов, вид — отсутствующий,глаза разглядывают что-то внутри, а цветом — как зеленый горный хрусталь. Все.Сотворил. Небрежно ткнул сухую травину в рот.

— Джим Найтшед[4].

Торговец понимающе кивнул.

— Найтшед. То самое имя.

— И в самый раз ему, — сказал Вилли. — Яродился за минуту до полуночи тридцатого октября, а Джим через минуту послеполуночи, стало быть, уже тридцать первого.

— Аккурат в Хэллуин, — произнес Джим.

Несколько слов — но за ними крылись их жизни: гордость заматерей, живущих по-соседству, вместе спешащих в больницу, вместе приносящихмиру сыновей, минутой раньше — светлого, минутой позже — темного. За этимвиделась история веселых праздников вместе, на них Вилли каждый год зажигалсвечи на пироге за минуту до полуночи, а Джим в первую минуту последнего днямесяца гасил их.

Так много сказал Вилли несколькими словами, так многоподтвердил своим молчанием Джим. Так много услышал торговец, опередивший бурю изадержавшийся здесь невесть зачем, разглядывая лица ребят.

— Хэллуэй, Найтшед, — повторил он. — Значит,говорите, нет денег?

Похоже, огорченный собственным безрассудством, торговецзапустил руку в мешок и выудил чудную железяку.

— Ладно. Берите даром. Думаете — с чего бы это? Скажу,пожалуй. В один из этих домов ударит молния. Без этой штуки — бац! Огонь ипепел, жаркое и угли! Трах!

Торговец протянул стержень. Джим не пошевелился, а Виллисхватил железяку и воскликнул: