— А где же мистер Электрико? — растеряннопроговорил Вилли. — То есть… мистер Кугер?

— Да вот это он, наверное, и есть, — ответил отец.

— Что — это?

Но ответ действительно был здесь, вокруг Вилли. Онвзвихривался над дорогой, носился в воздухе осенним ладаном, щекотал в носузапахом древнего тимьяна.

«Вот так, — подумал Чарльз Хэллуэй, — оживить илиугробить». Он представлял, как суетились они еще несколько минут назад, волочадревний пыльный мешок с костями на Электрическом Стуле без проводов, какпытались выходить сухую мумию, сохранить жизнь в кучке истлевшего праха,хлопьев ржавчины и давно прогоревших углей. В них не осталось ни единой искры,и никакому ветру не под силу раздуть в этом пепле огонек жизни. Но онипытались, и не единожды, только каждый раз в панике оставляли эту затею, потомучто любой толчок грозил превратить древнего Кугера в кучу сопревших опилок. Ужлучше бы оставить его прислоненным к надежной жесткой спинке ЭлектрическогоСтула, оставить чудо-экспонатом для публики, но они должны были попытаться ещераз, когда пала темнота, когда убралось наконец людское стадо, когда всехперепугала убийственная улыбка, и так нужен прежний Кугер — высокий, рыжий,неистовый. Но эта попытка оказалась роковой. С минуту назад последние легчайшиеузы распались, последний засов, удерживавший жизнь за дверью тела, отскочил, итот, кто был Основателем, сбросил последние скрепы и вознесся клубами пыли ивихрем осенних листьев. М-р Кугер, обмолоченный в последний урожай, затанцеваллегчайшим прахом над лугами. Древнее зерно в силосной башне тела взметнулосьмучной пылью и исчезло; было — и прошло.

— Нет, нет, нет, нет, — монотонно бормотал кто-торядом.

Чарльз Хэллуэй тронул сына за руку. Оказывается, это Виллибормотал монотонное «нет». Мысли его текли параллельно мыслям отца, он тожевидел все стадии: суету над останками, пыльный фонтан и удобренные травывокруг… Теперь в лунном свете остался нелепый перевернутый Стул, а уроды,тащившие м-ра Кугера на последний костер, разбежались и попрятались в тени.

«Не от нас ли они разбежались? — подумал Вилли. —Что-то ведь заставило их бросить Стул. Или — кто-то?»

Кто-то! Вилли вытаращил глаза.

Перед ним, чуть поодаль, пустая карусель, поскрипывая,совершала свой обычный путь через Время. Неторопливо. Вперед.

А между ней и брошенным Электрическим Стулом стоял… уродец?Нет…

— Джим!

Отец ударил сына под локоть, и Вилли заткнулся.

«Или… но это же Джим?! — подумал он. — А где жетогда мистер Дарк? Наверное, где-то неподалеку. Кто еще мог запустить карусель?Кто еще мог притащить сюда всех: и Джима, и их с отцом?»

Джим отвернулся от перевернутого Стула и медленно двинулсядальше, к своему бесплатному аттракциону.

Перед ним лежала его всегдашняя цель. Бывало, он, какфлюгер, поворачивался то в одну сторону, то в другую, колебался, завидев новыедали, порывался в каком-нибудь показавшемся симпатичным направлении, но вотсейчас наконец определился окончательно, вытянулся и завибрировал в силовомпотоке музыкальных ветров. Он все еще пребывал в полусне. И он не смотрел посторонам.

— Иди догони его, Вилли, — подтолкнул отец.

Вилли пошел. Джим был уже возле карусели. Поднял правуюруку. Медные шесты, как спицы колеса, проплывали мимо, улетали в будущее. Онипроникали в тело, подхватывали, тянули, как сироп, захватывали кости иразжеванной тянучкой тащили за собой. Отблеск надраенной меди лег на скулыДжима, стальной блеск мелькнул и остался в глазах. Джим подошел вплотную.Медные спицы постукивали его по ногтям протянутой руки, вызвякивая какой-тосвой мотивчик.

— Джим!

Спицы мелькали мимо, сливаясь в медный рассвет в ночи.Музыка рванулась звонким фонтаном звуков.

— И-иииииии!

Джим подхватил музыкальный вопль.

— И-ииииии!

— Джим! — Вилли бежал и кричал на бегу.

Джим хлопнул ладонью по шесту, шест вырвался. Но набежалследующий, и ладонь Джима словно припаялась к нему. Сначала — запястье, потом —плечо, и, наконец, все еще не проснувшееся тело Джима оторвало от земли.

Вилли был уже рядом. Он успел схватить Джима за ногу, но несумел удержать, и Джим поехал в плачущей ночи по огромному вечному кругу. Непотеряв инерции, Вилли бежал за ним.

— Джим, слезай! Джим, не бросай меня тут!

Центробежная сила отбросила тело Джима, он летел, держась зашест, под каким-то немыслимым, углом к плоскости круга, откинув в сторонудругую руку, маленькую, белую, отдельную ладонь, не принадлежащую карусели,помнящую старую дружбу.

— Джим, прыгай!

Вилли, как вратарь за мячом, прыгнул за этой рукой… ипромахнулся. Он споткнулся, удержался на ногах, но потерял скорость и сразубезнадежно отстал. Джим уехал в свой первый круг один. Вилли остановился,ожидая следующего появления… кого? Кто вернется к нему?

— Джим! Джим!

Джим проснулся! Через полкруга лицо его ожило, теперь импопеременно владели то декабрь, то июль. Он судорожно вцепился в шест и ехал,отчаянно поскуливая. Он хотел ехать дальше. Он ни за что не хотел ехать дальше.Он соглашался. Он отказывался. Он страстно желал и дальше купаться в ветровойреке, в блеске металла, в плавной тряске коней, колотящих копытами воздух.Глаза горят, кончик языка прикушен.

— Джим, прыгай! Папа, останови ее!

Чарльз Хэллуэй взглянул на пульт управления каруселью. Донего было футов пятьдесят.

— Джим, слезай, ты мне нужен. Джим, вернись!

Далеко, на другой стороне карусели, Джим сражался со своимируками, с шестами, конями, завывающим ветром, наступающей ночью и звезднымкруговоротом. Он выпускал шест и тут же хватался за него. А правая рукаоткинута наружу, просит у Вилли хоть унцию силы.

— Джим!

Джим едет по кругу. Там внизу, на темном полустанке, откудаунесся навсегда его поезд, он видит Вилли, Вильяма Хэллуэя, давнего приятеля,юного друга, и чем дальше уносит его бег карусели, тем моложе будет казатьсядруг Вилли, тем труднее будет припомнить его черты… Но пока еще — вон он, друг,младший друг, бежит за поездом, догоняет, просит сойти, требует… чего он хочет?

— Джим! Ты помнишь меня?

Вилли отчаянно бросился вперед и достал-таки пальцы Джима,схватил ладонь.

Зябко-белое лицо Джима смотрит вниз. Вилли поймал темп ибежит вровень с внешним кругом карусели. Где же отец? Почему он не выключаетее? Рука у Джима теплая, знакомая, хорошая рука.

— Джим, ну пожалуйста!