Село Пригово оказалось довольно большим. Вереницатрехэтажных домов по обе стороны дороги, дальше шел частный сектор с садами иогородами, впереди на холме развалины монастыря. Колокольня — все, чтосохранилось за полуобвалившимися его стенами, — была забрана в леса, каквидно, ее собирались реставрировать.

— Адрес вам случайно не известен? — спросила яМарка Сергеевича, сообразив, что Лапину будет найти не так-то легко.

— Нет. Но узнать его не проблема. Проще всего спроситьв магазине, — ответил тот, притормаживая возле здания с вывеской«Продукты». Взглянул на меня с улыбкой, и я поняла, что узнавать предстоит мне.И с легким вздохом отправилась в магазин.

Здесь было довольно многолюдно, я истомилась немного в концеочереди, потом приблизилась к прилавку и спросила:

— Простите, вы не скажете, где живет Лапина ЕкатеринаИвановна?

— У нас половина жителей Лапины, — ответилапродавщица хмуро, но народ в очереди оживился.

— Это какая Лапина?

Вопрос показался бестолковым, но тут я подумала, что фактпередачи в музей ценного документа односельчанам должен быть известен, ипоспешно ответила:

— Она передала в дар музею…

— Вы из газеты, что ли? — спросил дед с бородойлопатой. — Замучили ее вконец. Первомайская улица, дом четыре. Это возлемонастыря.

Я поблагодарила и вернулась в машину.

— Боюсь, нам могут не обрадоваться, — сообщила яМарку Сергеевичу. — Если верить гражданам, журналисты у нее частые гости.

— Цена популярности, — пожал он плечами, я назвалаадрес, и мы поехали.

Четвертый дом был как раз напротив монастырских ворот.Правда, от ворот мало что осталось: одна деревянная створка висела наединственной петле, вторая вовсе отсутствовала. Во дворе монастыря виднелосьшаткое сооружение, похожее на гараж — как видно, еще недавно здесь находиласьсовхозная техника. Обычный деревянный пятистенок под номером четыре утопал вцветах. Возле калитки звонок отсутствовал, но калитка оказалась не заперта. Насей раз Марк Сергеевич отправился вместе со мной. Мы поднялись на крыльцо, итолько я собралась постучать, как дверь открылась. Я увидела женщину летшестидесяти в цветастом халате и белой косынке.

— Вам кого? — спросила она.

— Лапину Екатерину Ивановну, — ответила я, женщинаперевела взгляд с меня на Прохорова, кивнула и сказала:

— Что ж, проходите. Я и есть Лапина. А вы из газеты?

— С телевидения, — соврала я без намека наугрызения совести.

— Вот ведь беда… И не рада, что горшок тот нашли.

— Какой горшок? — растерялась я.

— Клад, — пожала она плечами, провожая нас вкухню. — Сто семьдесят две копейки. Говорят, по тем временам большиеденьги. Да вы садитесь. — Мы устроились за столом, покрытым вязанойскатертью, хозяйка села у окна. — Вас звать-то как?

— Ярослава. А это Марк Сергеевич.

— Ага. Горшок мы в мае нашли, когда картофельниккопали. Решили участок расширить. Наняла трактор, плугом горшок и зацепило. Атам монетки. Позвонили в район, оттуда приехали на наш клад взглянуть. Теперьвот я, как Алла Пугачева, интервью даю, — засмеялась женщина.

— Мы, собственно, по другому делу, — улыбнулась я.

— Да? По какому же?

— Вы передали в музей документ…

— Передала, — кивнула женщина. — Так ведьукрали его.

— Вы могли бы рассказать нам, как тот документ у васоказался?

— Чего ж не рассказать? Только особо рассказывать инечего. Вон он, монастырь напротив. В конце двадцатых закрыли его, ну и давайиконы жечь да книги всякие. Народ со всей округи сбежался, большой костер водворе устроили, молодежи в радость, вроде гулянья, а старики, конечно, на такоебезобразие смотреть не могли. А мать моя сильно верующая была и кое-чтопопрятала, пока никто не видел. Перебросила через забор икону Божьей Матери.Очень уж она ее любила, называется «Умиление». Спрятала ее, еще две иконы иящик какой-то. Ей в руки его сунули, когда из церкви добро на улицу выносили.Она видит: никого рядом нет, и ящик тот через забор в крапиву кинула, думала,там святые мощи. А еще книгу спрятала в переплете богатом. Библию. Дождаласьночи и на двор все перенесла, в доме держать боялась, еще увидит кто. Так надворе в курятнике, в мешках, и пролежали те вещи лет двадцать. Потом иконы вдоме повесили, после войны на это уже строго не смотрели. Библию мы читатьпробовали, но там по-старинному написано, буквы похожи, но не все, и слова отнаших отличаются. А в ящике документ старинный оказался, трубочкой свернутый.Мама знать не знала, что с ним делать, а к старости забеспокоилась: говорит,если в церкви документ хранился, значит, церковный, негоже ему в чулане, иположила в кухне за образа, как раз за любимую свою икону. О книге сосед узнал,стал просить продать. Но мама ни в какую, грех, говорит. А уж как мама умерла,брат мой взял да и продал за пять бутылок водки, он у нас сильно выпить любил,а тут похороны… Прихожу домой, а на столе два листа бумаги с письменами, бумагастарая, желтая вся. Я никак не пойму, откуда, растолкала брата, он и говорит:книга бракованная была, листы эти лишние, я, говорит, их и вырвал.

— Подождите, — насторожилась я. — Что значитбракованная?

— Так разве его поймешь? Вроде лишние они там, не изкниги вовсе, как и зачем там оказались, непонятно. Ему, видишь ли, сосед сказалпро это, чтоб цену сбить. Брат в сердцах их и вырвал. Тот уж и не рад, чтосказал, но брат у меня такой человек, если упрется, так не свернешь его. Вобщем, сосед книгу забрал, а бумажки у нас остались. Я давай брата стыдить, аему все нипочем, это, говорит, наше наследство, тебе икона, а мне книга. Соседболтал, что ее какому-то начальнику подарить хочет, чтобы выслужиться. Тольковедь соврал, продал он ее аж за тысячу рублей. Сам же потом и хвастал, такойхитрец, даром что партийный. А мне что с теми листочками делать? Убрала их вчулан, в ларь спрятала, пусть, думаю, лежат. А брат той же зимой погиб, на трактореперевернулся. Да и сосед ненамного его пережил, здоровый мужик, а умер водночасье, «Скорая» приехать не успела. Вы, должно быть, думаете, глупости всеэто, а старики не зря говорили, когда монастырь разоряли: добром не кончится.Так я вышло. Всех, кто тогда иконы жег, господь прибрал, мало кто до войныдожил, а кто дожил, тот с войны не вернулся.

— Так какой документ вы в музей передали? —спросила я, успев запутаться.