в ожидании, чего прикажут еще. Все расположились в просторной беседке: Веточка учил девок и императоров рисовать цветущие сливовые деревья.

   - …черный поглощает все цвета, – говорил Веточка, когда меня окликнула старшая и велела отнести травяного настою Со Фу во Двор Молитвенных Созерцаний, где мудрец обыкновенно проводил это время дня в размышлениях и покое.

   Я забрала на кухне настой и отправилась к советнику. Старичок сидел, скрестив ноги, на деревянном настиле под деревянным же навесом, и блаженно жмурился. При моем появлении открыл глаза, милостиво кивнул, а потом вдруг коротко вскрикнул, разинув рот, и перевел глаза куда-то вниз.

   Я бросилась к нему, уронив поднос, и успела заметить пеструю змейку, скользнувшую с настила в траву. Старичок завалился набок, дрожа и закатывая глаза. Я принялась трясти его и хлопать по щекам.

   - Дедушка, – звала я, - дедушка, очнись!

   Насилу сообразив, что делаю не то, я заставила себя собраться и приподняла полу его халата. Нога раздулась и отекла, а на коже алели две маленькие отметины.

   Стариковские конечности на вкус, конечно, не особо приятные, но что поделаешь. Была не была. Я зажмурилась и впилась в ногу Со Фу – раз, другой, отсасывая яд, сплевывая и повторяя снова и снова, покуда не закружилась голова. Решив, что довольно, взвалила старичка на закорки и потрусила с ним к дворцу, на ходу выкликая помощи.

   Последнее, что я помню – меня вырвало, и я повалилась на землю, увлекая за собой Со Фу.

***

Мне снилось, будто я вновь в невестиных покоях. Лежу в кровати. Ночь. Луна светит в распахнутое окно, заливая спальню мертвенным светом. На полу подле постели, опираясь локтями о ее край, сидит Айю. Густая серебристо-льняная челка прямыми прядями закрывает лоб. Стоит мне взглянуть на него, как он тут же отводит глаза. Я отчаянно желаю прикоснуться к нему, хочу взять его за руку (такая ли она теплая, как мне представляется?), но не в силах ни пошевелиться, ни что-то сказать – язык и тело не слушаются меня. Борюсь со сном, ведь каждый миг драгоценен – но стоит мне смежить веки на миг, и Айю исчезает, и все погружается в темноту…

***

Весть о моей смерти, разлетевшаяся по дворцу, оказалась преждевременной. Дворцовые лекари выходили и меня, и Со Фу. В знак признательности за спасение советника император вернул меня из служанок в невесты и отрядил ко мне одного из лучших целителей. Яд желтопузой пеструшки попал в ранку во рту и я из-за этого могла отправиться к праотцам, но обошлось. Я провалялась несколько дней, в течение которых меня пичкали снадобьями, выводящими яд из тела, и судя по всему, чтоб не мелочиться, вывели из него и все остальное. Из зеркала на меня смотрело бледное иссохшее страшилище с запавшими щеками, острыми скулами и темными кругами вокруг глаз. Я едва не расплакалась – кого в таком виде я смогу соблазнить?.. До чего я была славная – сладкая да гладкая, а теперь как облезлая кошка. И сил никаких – только чтоб доползти хоть до отхожего места, у меня уходило чуть не полдня.

   Но разлеживать нечего. Пусть испытания и отложили на несколько дней, пока Со Фу не поправится, однако все это время противник не дремал, и теперь, когда все вернулось на круги своя, мне требовалось как можно скорее отвоевать прежние позиции. Покуда я пропадала в служанках и ценою собственного здоровья выручала царских советников, другие невесты опередили меня на тьму тьмущую шагов – их теперь впереди было и не видать. Раз уж мне так свезло и я заняла прежнее положение, больная или здоровая, глаз не должна смыкать, покуда не завоюю сердце императора и не выведаю, где шлем. Надежды, конечно, были слабые – времени миновало порядочно, я не приблизилась к «Витязю» ни на шаг, и мне оставалось лишь надеяться, что Камичиро со всеми этими невестиными испытаниями покамест просто не до того, и шлем где-то лежит неразобранный и нетронутый, дожидаясь своего часа.

   Мне вернули мои наряды – вычищенные, отпаренные, они, как к битве готовые воины, дожидались меня. Я ласково провела по ним руками: вот золотисто-пшеничное с ленточками, вот розовое с бантиками, вот нежно-зеленое полосатенькое, вот лазоревое, как морская волна. От пышной груди, вздымавшейся из выреза, почти ничего не осталось, но я напихала куда следует тряпочек. Накрутила кудельки, воткнула в волосы шпильку – подарок императора, морду раскрасила и, в общем, почти вернула себе цветущий вид.

   В дверях невольница накинула мне на плечи местный плащ с вышивкой – на улице, мол, прохладно. И действительно, как здесь часто бывало, солнце жарило, но от свежего ветерка пробирала дрожь. Я шла – вернее, брела, ибо каждый шаг мне давался с трудом – по дорожкам и горбатым мостикам мимо цветников и прудов, а вслед мне неслись смешки и хихиканья: служанки, невольницы, придворные щебетуньи, провожая меня взглядами, прыскали в ладошки. Я несколько раз проверила, не испачкалась ли, не задралась ли юбка – но вроде бы нет. И потом только выше поднимала голову: пусть себе хихикают. Это все зависть: вчера я была одной из них и ведра с помоями таскала, а сегодня опять стала невестой императора.

   Гуляя, я высматривала Воруйку и Золотко. Благодаря обмолвке Со Фу я теперь могла не разбрасываться на всех семерых величеств. Старичок сказал: «Несмотря на заступничество императора…» сразу после того, как от него вышли Тайо и Медок. Значит, один из них просил оставить меня во дворце. Это значительно облегчало задачу. Мне следовало понравиться этим двоим – или, по крайней мере, попробовать убедить кого-то из них показать мне Жемчужную гору. Я была уверена: мастерская и шлем там. Ведь каким знаком помечает свои приблуды Камичиро? Жемчужиной. В Нижнем Шихао приблудной мастерской нет, в Небесном городе я ее тоже не обнаружила. Где тайное место под боком у императора? Все указывало на то, что это Сам Сунь, Розовая Жемчужина.

   Медка я обнаружила в Саду Серебристых Лотосов, плотно облепленного невестами, и несколько дней назад я бы, наверное, отступила, но теперь, когда время поджимало, мне было не до того, чтоб канителиться. Так что, пользуясь своей слабостью, я устроила целое представление с обмороком, и как девки ни старались, оживить меня смог один лишь Медок. Меня перенесли в беседку, и тут уж я позволила себе очнуться и обратить умильнейший взор на его