мы находим общее, объединяющее нас друг с другом. Я знаю, что такое зияющая рана горя и рваные ее края с кровоподтеками. Знаю, что человеческая жизнь сияет ярче, ведь она лишь мерцающая свеча во мраке вечности и может угаснуть от легчайшего ветерка.

Он наклонился ко мне, стиснул мои руки. Посмотрел на меня пристально, твердо, не давая глаз отвести. Заговорил с жаром.

– Боги не знают любви, потому что не ведают конца своим наслаждениям. Их страсти не пылают подобно людским страстям, ведь боги вечно могут иметь все, что пожелают. Так зачем им заботиться о чем-то, чем-то дорожить? Все для них – лишь мимолетное развлечение, а когда с одним будет покончено, появится новое, а потом еще и еще, и так до скончания времен. А герои не ведают любви, поскольку ценят лишь то, что можно измерить, – горы вражеских костей, груды добытых сверкающих сокровищ и бессмертные поэмы, воспевающие их имена. Интересуются только славой, не замечая иных благ, которые доступны лишь людям, отбрасывают их, словно мусор. Глупы и те, и эти.

От слов его нутро мое согрелось до самой глубины, растаяла холодная боль, разъедавшая меня до сих пор при мысли об утраченной любви Тесея. И вопросы, все еще кишевшие в голове, затихли. Тесей ушел не по моей вине, не потому, что именно я не имела для него значения. Просто для него ничего не имело значения, кроме хладнокровной погони за славой. И я не позволю мужчине, который ничего не ценит, заставить меня усомниться в собственной ценности.

– Значит, Аид ни в чем тебя не заподозрил?

Дионис улыбнулся снова.

– Так вышло, что в тот день подземное царство лишилось стража. А царство это окружено рекой Океаном, и еще пять рек протекают через него. Великий Стикс охраняется Хароном, но по другим рекам можно выбраться, хоть они и очень коварны. Один такой выход преграждает ужасный Цербер – огромный пес, выше самого высокого мужчины, голов у него множество, и из каждой пасти капает пена. Признаюсь, с Цербером я не хотел бы связываться, ведь ни умением Орфея не обладаю, чтобы убаюкать пса игрой на лире, заставив уснуть мирным сном, ни склонностью к жестокой рукопашной, столь любимой Гераклом, чтобы зверя превозмочь. Но, по счастью, в тот самый день, когда я спустился в подземное царство, первым туда пришел как раз гигант Геракл. В царстве Аида он совершил двоякий подвиг: и укротил сторожевого пса, наводившего ужас даже на демонов и чудищ, которые бродят в чертогах Тартара, и спас своего ученика, боготворившего учителя. Да-да, твой любовник Тесей увяз в грязи подземного царства, учинив одну нелепую и вредную затею – они решили похитить царицу подземного мира Персефону прямо с трона, у Аида из-под носа.

Заметив мое изумление, Дионис рассмеялся.

– Неужели благородный Тесей, рассказывая о своих героических победах, этой историей пренебрег? Ха! Ну разумеется. Его безмозглого дружка Пирифоя Цербер разорвал на куски, а перепуганный Тесей прятался, пока Геракл его не спас.

Тут Дионис запрокинул голову, и его раскатистый смех взвился в темнеющее небо.

А я и не знала, рассмеяться или ужаснуться. Написанный Дионисом смехотворный портрет героя – и жадность его, и бредовые идеи, и жалкая трусость в конце концов – уж совсем не вязался со спокойным повествованием Тесея о своих подвигах. Но звучало это все правдоподобно.

Я подняла глаза. Жгучий стыд брошенной женщины угас наконец. Дионис не сводил с меня доброго, ласкового взгляда. Воздух между нами будто уплотнился, напитался силой.

– Значит, Геракл забрал Цербера и поэтому тебе удалось забрать Семелу? – спросила я, еле ворочая распухшим языком.

Дионис пожал плечами.

– Возможно. Мне улыбнулась удача, это точно. Мы с матерью пошли той дорогой, и, увидев, что проход свободен, а огромная железная цепь Цербера с разорванными звеньями лежит на полу, я понял: такого случая упустить нельзя. Быстро, ни минуты не колеблясь, я вывел ее, и пока мы поднимались наверх долгим, извилистым путем, признаюсь тебе, меня не отпускал холодный страх, какой боги редко испытывают.

– Почему ты сказал “возможно”? – озадаченно поинтересовалась я.

– Я ведь говорил уже, мысли Аида для меня непостижимы, тогда как он мои читает, как открытую книгу. Вряд ли он не проведал в тот же миг об исчезновении Цербера или не понял, с каким намерением я явился в его царство. Он понимал, что я хочу вернуть мать.

– Но почему же он ее отпустил?

Точно не из сострадания, подумала я, ведь об Аиде уже кое-что знала.

– Мстительность богов не стоит недооценивать. – Дионис приподнял бровь, прищурился, взглянув на угасающее солнце – колесница Гелиоса уже опускалась за гребни далеких волн. – Аиду известно, как ревность сжигает Геру изнутри. Может, он представил, как я, неугомонный внебрачный сын ее неверного мужа, явлюсь опять, и на этот раз со своей смертной матерью, удостоившейся любви Зевса, и позабавился. Он понял, наверное: если уж я вывел ее из подземного царства, то больше не отпущу. Мыслей и чувств Аида не знаю, но догадываюсь, что, представляя, как Геру корчит от досады и ненависти при виде соперницы, вознесенной на Олимп, чтобы занять собственное золотое ложе и вкушать сладостный нектар вместе с остальными богами, он испытывал не меньшее удовольствие, чем я сам. Аид, на которого Гера всегда смотрела с таким презрением, должно быть, наслаждался мыслью об этом. Может, она немного согрела его в холодных подземных чертогах, рассеяла хоть на мгновение серый туман вокруг. Иначе, уверен, Аид не потерпел бы от меня такого неуважения, и вынужден с сожалением признать, что обхитрить его я точно не смог бы.

Я помялась и спросила:

– Так значит, твоя мать?..

– Стала золотой богиней Олимпа, да-да, – сказал Дионис, и лицо его победоносно засияло. – Когда мы вознеслись наверх с душой матери, возродившейся тотчас, стоило ей выйти из подземного царства, отец увидел, что я совершил, и оказал такое благодеяние. Не смог мне в этой просьбе отказать. Мать теперь руководит моими обрядами и зовется богиней Тионой. А Гера не может ее и пальцем тронуть, но видеть вынуждена каждый день. Злобу она таит упорно и, должно быть, страшно мучается всякий раз, как посмотрит на Тиону.

Я невольно улыбнулась, очарованная рассказом Диониса. Его готовность говорить столь открыто и прямо о собственных чувствах пленяла меня, как и его невинное ликование при мысли о Гере, скрежетавшей зубами от досады на юного бога: добился своего, а она ведь так старалась его низвести. И явное презрение Диониса к Тесею утоляло мою боль, как