Он едва узнал ее, она была совсем другая, чем там, нагалере: в красивом зеленом платье, с изысканной прическою, – но лицо ее былотаким же испуганным, как в тот миг, когда сабля Сеид-Гирея свистела окологоловы Леха Волгаря, а вокруг все горело, лилась кровь. И тут словно некаятемная волна выплеснулась из зеркала и ударила Вука! Это было предчувствиестрашной опасности... но самым страшным было то, что грозила она не ему, аРюкийе.

– Берегись! – безотчетно выкрикнул Вук и очнулся от звукасобственного голоса. Пришлось бессвязно объяснять всполошившимся друзьям, чтоему просто-напросто приснился дурной сон.

Второй подобный случай был уже на исходе зимы. Вук и Миленкосидели на поляне, ожидая разведчиков, ушедших в Банялуку, и смотрели на синиезубцы гор. Миленко задумчиво покуривал трубочку, а Вук крепко задумался. Каквсегда, о Рюкийе.

Жива ли она? Помнит ли?

Солнце играло со снегом, сверкало. Вук засмотрелся нашаловливые искры. Они мельтешили, выстраиваясь в длинный ряд огоньков, и Вукразглядел, что перед ним открывается как бы коридор взаимно отраженных зеркал,а в конце этого коридора, между двух свечей, сидит Рюкийе и смотрит прямо в егоглаза.

Она была невероятно далеко – и в то же время так близко, чточудилось: протяни руку – и коснешься ее!..

Вук рванулся вперед... но тут громко запыхтел трубкоюМиленко и вскочил на ноги, дрожа и смеясь: – Холодно!

Видение исчезло.

* * *

А все же в недобрый час разметали гайдуки тот османскийобоз! Добыча, конечно, была хороша, но ярость банялукского муселима превзошлавсе ожидания. Османы не разучились воевать, так что карательные отряды, шедшиена поиск четы Георгия, определенно должны были стереть с лица земли дажевоспоминание о злосчастных гяурах. Спасла отряд случайность: Арсений, которыйпризнавал только власть Георгия, а пришлого харамбаши, как он называл Миленко,почти ни во что не ставил, самовольно ушел в соседнюю деревню навестить кума,да по дороге наткнулся на оттоманцев – и еле ноги унес, но успел предупредитьсвоих об опасности.

И он, и большая часть гайдуков, и сам Миленко настаивалипринять бой, однако оба русских требовали отступить: силы противника былислишком велики. Георгий предложил отойти за Саву, но не углубляться вавстрийские земли, а осесть на самой границе, чтобы в любое время можно былоодолеть речную преграду и ударить по османам. Только этим обещанием впредь недавать мусульманам спуску и удалось утихомирить горячие головы, после чегоотряд спешно переправился через Саву на нескольких больших лодках и плотах, нобыл вынужден побросать часть снаряжения, орудий, лошадей и прочего добра,недавно взятого в бою. Впрочем, оставили все без сожаления: сошлись на том, чтоэто навлекло на отряд несчастья. Аница, которую, конечно, тоже взяли с собой,как и пленную турчанку, неистовствовала, крича, что эту ведьму надо убить илихотя бы оставить, что именно она принесла все беды! Вук в сердцах едва неотвесил Анице пощечину – и вскоре пожалел, что не сделал этого, ибо посерединереки Аница вдруг изо всех сил толкнула турчанку – и та упала в воду. Онаскрылась в волнах, даже не вскрикнув, и сразу пошла на дно, а покрасневшаявокруг бортов вода свидетельствовала, что Аница наверняка ударила ненавистнуюей красавицу ножом.

Ни Вук, ни Миленко, ни Георгий ничего не могли поделать: онинаходились в другой лодке, – и только с ужасом переглянулись. Вук схватился запистолет, но Георгий нахмурился, и тот одумался: что же он, вон как недобросмотрят гайдуки! Пожалуй, только Арсению было истинно жаль несчастную: эточиталось на его лице, остальные же никогда не понимали прихоти Москова – добровзял бы девушку в наложницы, а то просто поселил эту чужинку среди своих!Пожалуй, они, как Аница, верили, что иноземка навлекла на них несчастье, аАницу все жалели, и в глазах гайдуков случившееся было чем-то вроде местимолодой сербиянки за погубленную семью. Они бы не простили Вуку наказанияАницы, и только Миленко осмелился сказать ей резкое, злое слово.

Вук смолчал... но теперь Аница сделалась ему воистинуомерзительна, и он с трудом скрывал это, ибо сердцем чувствовал: это была неместь за семью, Аница убила ту, в ком видела соперницу. Она ведь не знала, чтосердце Вука заперто для любви! И даже о смерти турчанки он жалел только как обезвозвратно загубленной красоте.

Чета обосновалась близ деревушки Савска Обала [43], котораявполне оправдывала свое название, ибо лежала как раз по берегу Савы. Парапустяков – переправиться на турецкую сторону! Но теперь Вук наконец понял, чтоимели в виду Георгий, и Арсений, и Йово, и Миленко, говоря, будто в Турцииславянину свободнее, чем в Австрии: швабы словно бы изменили землю, воздух иводу, будто подмешали в них что-то чужеродное, тлетворное.

Это нечто была религия, и Вук осознал, что столкновение трехверований на Балканах всегда будет источником множества страданий именнопотому, что славяне, как никакой другой народ Европы, фанатичны в вопросах верыблагодаря своей душевной чистоте и искренности. Когда речь идет о душе, дляславян не существуют всякие хитроумные уловки и увертки, принятые у французов,англичан или немцев. Они могут идти только прямой дорогой духа, пусть даже это– путь на Голгофу. Это-то и делает славян страшно неприятными для воспитанныхзападным иезуитизмом народов, которые не выносят этой простодушной, детской,чистой прямолинейности, а видят в ней нечто вызывающе дерзкое, как бы насмешкуи порицание, что-то такое, что оскорбляет, жжет, режет их – и вынуждает видетьв славянстве своего первого врага.

В каждой деревне был костел, а если нет – то непременно тамоколачивался миссионер римско-католической церкви, неустанно обрабатывающий этуниву во славу своего господа. И лютой ненавистью исполнились сердцацерковников, когда перед сербами зазвучали пламенные речи Георгия – лучшего изпроповедников православия и великой славянской идеи, каких когда-либо слышалВук.