Вук залюбовался красотой этого чудесного места. Напротивоположной, османской стороне Сава текла под крутым обрывом: над водоюнависали скалы, то голые – серые, желтые, иногда почти красные, – то покрытыезыбкой зеленоватой пеленою еще не разросшегося плюща, то поддерживающие насвоих уступах пышные кусты; внизу зеленовато-голубая река, встречая кое-гдеподводные камни, омывала их белой пеною, образуя маленькие пороги, на которыеВук и Миленко поглядывали со снисходительной усмешкою, вспоминая порогиднепровские; а на этом берегу вокруг всадников теснились кусты розовоцветущегодикого гранатника – шипка; белопенные вишневые деревья; блекло-зеленыеорешники; могучие корявые дубы, чуть приодетые новой, тугой, молодой листвою;маслины и смоковницы. У подножия гор ровными рядами зеленели виноградники.Какой же отрадной, какой прекрасной, какой мирной была эта картина! Какблагоухал воздух, насыщенный цветением! Сладостный дурман окутывал всадников, иВук был неприятно поражен, услышав голос Арсения, вдруг затянувшего одну изсамых печальных сербских песен – песнь о «Косовской битке», битве на Косовомполе:

Много копий было поломано здесь,

Поломано и сербских, и турецких,

Но более сербских, чем турецких.

Оба князя погибли,

И много юнаков сложили свои головы.

От турок кое-что и осталось,

От сербов ничего не осталось —

Все изранено и окровавлено...

– С ума сошел?! – яростно выкрикнул Вук, взмахнув плетьюперед самым лицом Арсения, так чтоб серб едва успел отшатнуться, изумленновоззрившись на Москова.

– Что с тобой? – Миленко перехватил его руку, занесенную длянового удара, вырвал плеть и отшвырнул в кусты. Мертвая, болезненная хватканемного отрезвила Вука. Рассеялась кровавая пелена перед глазами, но сердцепо-прежнему неистово колотилось где-то в горле, и он с трудом выговорил:

– Прости, брате...

Арсений смотрел на него с ненавистью, потом, злобно ощерясь,тронул коня.

– Самый злой гяур – это москов! – донеслось до Вука угрюмое,и он сокрушенно покачал головой, сам не понимая, что же с ним вдруг содеялось.Словно бы жгучий луч пронзил его тело и наполнил нестерпимою тоскою.

«Что-то случилось! – в отчаянии подумал он. – Где-то беда.Но что? Или это просто морок, наваждение? Не ведаю, откуда же тоска в моейдуше, и от нее некуда деться. Что сердце вещует?»

Он огляделся, поймав недоумевающий взор Миленко, и, чтобыизбавиться от него, тронул коня стременем и догнал Георгия, едущего впереди.

Тот вскинул голову – и Вук поразился, не увидев на его лицени осуждения, ни удивления, а только глубокую, всепоглощающую печаль.

– Что, – молвил Георгий, – душа болит? Вот и я чую... чую,где-то грают вороны над моей могилою!

Пришел черед Вуку онеметь от изумления, и он так и ненашелся что сказать, а тем временем небольшой отряд въехал в лесную чащу искоро остановился перед приземистою станушкою [44]. Лесную тишину вспарывалпронзительный детский крик, и гайдуки оживились:

– Дитя уже родилось! Вовремя мы поспели!

Миленко с радостным, просветлевшим лицом соскочил с коня и,пригнувшись, вошел в избушку Хрудашихи. За ним кинулись Арсений, Йово, Лазо, итолько Георгий да Вук сидели верхами, глядя друг на друга.

– Надо идти... – сказал наконец Георгий и тяжело спрыгнул сконя.

Вук медлил. Больше всего на свете ему почему-то хотелосьхлестнуть коня и умчаться отсюда – умчаться самому и увезти за собой товарищей,но как это сделать?! Он прослывет трусом. А для Георгия эта младенческая,только что народившаяся на свет душа, которую он может спасти для православногобога, важнее собственной жизни.

Делать было нечего. Так же тяжело, как Георгий, Вукспустился с коня и, убеждая себя, что этот гнет на сердце ничего не значит,вошел в станушку.

Изба Хрудашихи была тесна и убога. Аница лежала на охапкесоломы, чуть прикрытой изодранной ряднинкою, а рядом с нею – завернутый вчистую тряпицу головастый, темноволосый младенчик.

Георгий на миг замер у порога, чтобы привыкнуть к полумраку,и шагнул вперед:

– Дай бог тебе здоровья, Аница, и сыну твоему. Как наречешьего?

– Драган, – сказала она. – В честь отца моего мужа. Мневсегда нравилось это имя!

Миленко перестал улыбаться. Он ожидал, что Аница назоветпервенца Милорадом – в честь невинного убиенного отца своего! Он оглянулся,встретил напряженный взгляд Вука, печальные глаза Георгия – и по его лицусловно тень прошла. Отступил на шаг и стал плечо к плечу с побратимом.

– Что? – шепнул он, почти не шевеля губами. – Что случилось?

– Не знаю, – слегка кивнул головой Вук, и в этот миг сзадираздался треск.

Побратимы резко обернулись.

Возмущенное, горящее лицо Владо маячило в проеме сорваннойдвери.

– Что это вы задумали? Сына моего, жену мою убить?! Да чтобспало с вас мясо живьем! – завопил он, врываясь в станушку и хватая Миленко загрудки. – Вяжи их, злодеев!

Мелькнула ряса – в избенку вбежал Павелич, а за ним повалиликрасно-синие жандармские мундиры, заблестели штыки, залязгали затворы...Началась страшная свалка, причитали женщины, вопил ребенок («Он такойкрошечный, – мельком подумал Вук, – как в нем помещается этот истошныйвопль?!»), кричали, ругались мужчины. Что-то тяжелое обрушилось Вуку на голову,он привалился к стене, обернулся, силясь устоять на ногах.

Его помутившемуся взору тесная станушка показаласьнеобычайно просторной... люди двигались медленно-медленно, они дрались, накаждого гайдука навалилось по нескольку жандармов, их давили, не дозволяяшевельнуться, скручивали руки, вытаскивали наружу, как мешки.

Георгий и Миленко, стоя бок о бок, отбивались ганджарами отпятерых солдат. Миленко сыпал проклятьями, лицо Георгия было спокойным исосредоточенным, а рука двигалась так стремительно, что он, чудилось, окружилсебя сверкающим металлическим кольцом. Отступая от нападавших, он шаг за шагомтеснил Миленко к подслеповатому окошку – и вдруг резко метнулся вперед,заставив своих противников невольно отшатнуться, выкрикнув при этом:

– Спасайся! Беги за помощью!

В этом голосе было столько яростной власти и силы, чтоМиленко, не колеблясь, ударился всем телом в окно... ветхий переплет невыдержал, и он вылетел наружу, словно в воду.