Перед старухой находился лаковый столик с кофейным прибором,круглой лубяной коробкой шоколадной халвы фабрики Дуварджоглу и серебрянойсухарницей с монастырскими бубликами. Пахло горячим кофе и папиросами, которыекурила мадам Васютинская. Кивнув Пете массивной головой в черной вязанойнаколке и немножко поговорив с тетей о погоде и политике, мадам Васютинскаяпозвонила в серебряный колокольчик, и тотчас из соседней комнаты, откуда всевремя слышались утомительно сухие трели нескольких канареек, явился пожилой лакейво фраке и домашних туфлях на разбитых ногах и поставил на столик перед своейгоспожой старинную шкатулку палисандрового дерева с инкрустациями.

Немного волнуясь и почему-то краснея, тетя вынула изридикюля деньги и векселя и подала старухе. Старуха, не считая, положила их вшкатулку и подала тете сложенную вчетверо бумагу со множеством разноцветныхгербовых марок – контракт на аренду хуторка, причем Петя заметил, чтовнутренность шкатулки была обита розовым стеганым атласом, как свадебнаякарета.

Когда старуха запирала шкатулку маленьким ключиком, висевшиму нее на шее, то замок звонко, мелодично щелкнул, и Петя почувствовалмгновенный ужас.

После того как тетя тщательно спрятала контракт в ридикюль,а пожилой лакей, неслышно шаркая разбитыми ногами, унес шкатулку, мадамВасютинская с одышкой налила из медного кофейника три чашки кофе.

– Какая прелесть! – сказала тетя, беря в руку синюю чашку,смугло блестевшую внутри потертым золотом. – Это Гарднер?

– Старый Попов, – баритоном сказала старуха, выпуская изволосатых ноздрей голубой дым асмоловского табака.

– Ах, мне показалось, что это Гарднер, – сказала тетя и,подняв на нос вуалетку, стала прихлебывать кофе маленькими, жеманными глотками.

Потом старуха положила на блюдечко шоколадной халвы ипротянула Пете.

– Нет, это старый Попов, – сказала она, поворачивая отечноелицо к тете. – Свадебный подарок моего покойного мужа. Это был человек сбольшим вкусом. У нас было имение в Черниговской губернии, полторы тысячидесятин, но после того, как в Пятом году мужики сожгли наш дом и убили мужа, япродала землю и переехала сюда. Впрочем, вы это, кажется, знаете. До убийстваСтолыпина, – продолжала она все тем же монотонным баритоном с одышкой, – у меняеще оставались иллюзии. Но сейчас их у меня уже больше нет. России нужнасильная власть, и покойный Петр Аркадьевич Столыпин, царство ему небесное, былпоследним настоящим столбовым дворянином и администратором, который еще могспасти империю от революции. Вот именно поэтому они его и кокнули. А нашгосударь – прости меня бог! – никуда не годится. Тряпка… Ты меня не слушай, –строго обратилась она к Пете, – это тебе еще знать не полагается. Ешь халву… Явам скажу, – посмотрела она на тетю воловьими глазами и понизила голос: – Он непомазанник божий, а просто трус. Вместо того чтобы вешать и расстреливать этихсубъектов, он струсил. Разве человек в здравом уме и твердой памяти мог датьРоссии конституцию и позволить устроить эту позорную всероссийскую говорильню вТаврическом дворце, где всякие еврейчики обливают помоями правительство иоткрыто призывают к революции!

Тут она неожиданно так сильно взвизгнула, что на некотороевремя в соседней комнате замолчали канарейки.

– И они добьются! Вот попомните мое слово – революция будет,и даже очень скоро, и тогда всех порядочных людей эти мерзавцы повесят напервых попавшихся фонарях. А я не такая дура, чтобы этого дожидаться. Хватит сменя черниговского имения. Как вам всем угодно, а я уезжаю за границу. Уезжаю ипроклинаю любезное отечество со всеми его социал-демократиями, фракциями,резолюциями, стачками, маевками и пролетариями всех стран соединяйтесь!Забирайте мою землю и хозяйничайте на ней как хотите, если, конечно, грядущийхам вам это позволит!

Теперь она уже не говорила, а кричала во весь голос, и Петяс тяжелым чувством страха и отвращения смотрел на ее глаза, бегающие, как усумасшедшей.

– Извините, – вдруг сказала она своим обыкновенным голосом.– Второй взнос по векселю потрудитесь сделать моему нотариусу, он перешлет мнеза границу.

Тетя стала быстро собираться, поспешно натягивая перчатки ипоправляя шляпку. Мадам Васютинская не удерживала. Когда они выходили на улицу,то увидели в палисаднике открытые проветривающиеся сундуки и шубы, развешанныена веревках. По-видимому, мадам Васютинская действительно готовилась к отъезду.

Скоро семейство Бачей переселилось на хуторок. Но этопроизошло не сразу. Сначала переехал Василий Петрович, чтобы еще до наступлениявесны вступить во владение хозяйством и привести его в порядок.

Тетя вместе с мальчиками должна была еще некоторое времяоставаться в городе, чтобы передать кому-нибудь квартиру и сдать на хранениемебель.

Мальчики продолжали по-прежнему ходить в гимназию, так какза их право ученья успели заплатить в начале учебного года; что будет дальше –зависело от того, насколько успешно пойдет хозяйство.

Снова стал захаживать Гаврик. Осенью он выдержал экстерномза три класса, и теперь Петя готовил его к экзаменам за шесть классов, уже неотказываясь получать по полтиннику за урок.

Гаврик продолжал работать в типографии «Одесского листка».Теперь он был не рассыльным, а учеником-наборщиком и недурно зарабатывал.Иногда он приходил вечером прямо с работы, распространяя вокруг себя едкий,таинственный запах типографии. Он оказался очень способным учеником и уже кое вчем обогнал своего учителя.

Приходя в квартиру Бачей, он уже не стеснялся, как прежде,держался свободно и однажды даже принес полфунта карамели к чаю. Вручая тетемаленький кулек, перевязанный шпагатиком и прицепленный к верхней пуговице егопальто, он сказал:

– А это позвольте вам презентовать к чаю. С получки.«Раковые шейки» Абрикосова. Я знаю, вы любите.

Беда, свалившаяся на семейство Бачей, как бы еще большесблизила Гаврика с Петей. Гаврик не только сочувствовал Пете, а, что гораздоважнее, вполне понимал его положение. Впрочем, на всю эту историю у него былсвой особенный, совершенно определенный взгляд, который он свободно высказывал.

То, что Василия Петровича выгнали из училища Файга, былохотя и очень неприятно, но неизбежно, потому что лучше подохнуть с голоду, чемработать у такого паразита и хабарника. В этом Гаврик вполне одобрял ВасилияПетровича. А то, что за полцены загнали пианино и взяли в аренду хутор, – этогоон решительно не одобрял, так как не мог поверить, чтобы интеллигентноесемейство смогло собственными силами обрабатывать землю.