Вечером, исправляя письменные работы, Василий Петровичраздраженно фыркал, и мальчики слышали, как он один раз даже сказал вполголоса:«Нет, это черт знает что! Подобное безобразие надо решительно прекратить», – ибросил карандаш.

Из десяти файгистов, имевших переэкзаменовки по русскому,Василий Петрович зарезал семь, и хотя господин Файг на педагогическом совете невозражал, но сделал оскорбленно-огорченное лицо, и на этот раз Василий Петровичвернулся домой уже не в карете, а на конке и настроение у него было уже нетакое веселое.

В конце первой четверти стало известно, что в училище Файгаскоро будет поступать некто Ближенский, сын суконщика-миллионера, молодойчеловек, безуспешно учившийся ранее во многих гимназиях Санкт-Петербурга, затемв некоторых московских, харьковских и, наконец, в «коллегии Павла Галагана» вКиеве, знаменитой тем, что туда принимают самых плохих учеников Российскойимперии, даже иногда с волчьим билетом.

Как это ни странно, но из «коллегии Павла Галагана» молодогочеловека тоже выгнали. Теперь ему предстояло держать в пятый класс училищаФайга. Хотя вступительные экзамены среди года были категорически запрещены, нодля сына миллионера Ближенского каким-то образом добились исключения.

Накануне экзамена, встретившись с Василием Петровичем вактовом зале перед утренней молитвой, господин Файг взял его под руку инемножко погулял с ним по коридору, развивая некоторые свои мысли относительноновейших западноевропейских течений в области педагогики, и закончил так:

– Я уважаю вашу строгость. Если хотите, она мне даженравится. Я сам строг, но справедлив. И я умею быть принципиальным. Вы мненедавно зарезали на переэкзаменовке семь человек, а я разве сказал вам хотя быодно слово упрека? Но, уважаемый Василий Петрович, будем говорить откровенно… –Он вынул из жилетного кармана очень плоские золотые часы без крышки и посмотрелна них одним глазом. – Иногда педагогическая строгость может привести кобратным результатам. Будучи уволен из стен учебного заведения, молодойчеловек, вместо того чтобы получить образование и сделаться полезным членомнашего молодого конституционного общества, может вдруг поступить на службукуда-нибудь в полицию, сделаться – антр ну суа ди – каким-нибудь сыщиком,агентом охранки, наконец, попасть под влияние черносотенцев. Я думаю, вам, кактолстовцу и… гм… если хотите, революционеру, это будет крайне неприятно.

– Я не толстовец и тем более не революционер, – с мягкимраздражением сказал Василий Петрович.

– Я же об этом не кричу громко. Положитесь на моюскромность. Но ведь в городе все знают, что вы разошлись с правительством идаже, так сказать, немного пострадали. Василий Петрович, вы – красный, и большеоб этом ни слова. Молчание! Но мне будет очень обидно и, не скрою от вас, дажебольно, если молодой человек срежется на вступительном экзамене. Этоединственный наследник миллионного состояния, и… и он уже пережил так многогоря. Одним словом, я вас очень прошу, – со всевозможной мягкостью в голосе сказалгосподин Файг, – не причиняйте мне больше неприятностей. Будьте строги, носнисходительны. Этого требуют интересы нашего учебного заведения, которые, янадеюсь, вам так же дороги, как и мне. Словом, вы меня понимаете.

И на этот раз после уроков Василий Петрович снова вернулсядомой в карете господина Файга.

Несколько дней у Василия Петровича было такое чувство, какбудто бы он поел несвежей рыбы.

«Черт с ним! – наконец решил он. – Поставлю этому подлецутройку. Видно, плетью обуха не перешибешь».

Но когда через несколько дней состоялся экзамен и ВасилийПетрович увидел «этого подлеца» сидящим за отдельным столиком посреди актовогозала перед целым ареопагом преподавателей – экзамен должен был происходитьсразу по всем предметам и самым сокращенным образом, – то кровь ударила ему вголову.

Молодой человек, лет двадцати, был в парадном мундире«коллегии Павла Галагана», и твердый, высокий воротник так сильно подпирал егонапудренные щеки и так сжимал горло, что он был похож на удавленника. У негобыл высоко подбрит затылок с лиловыми прыщами, а красно-каштановые волосы,через всю голову туго причесанные на прямой пробор, были так сильно смазаныбриолином, что вся его плоская, змеиная головка казалась зеркальной. ВасилийПетрович не переносил людей, которые помадятся, а запах бриолина или фиксатуаравызывал у него тошноту. Но больше всего его возмутило новомодное золотое пенснес пружинкой, которое как-то ни к селу ни к городу сидело на вульгарном носумолодого человека, придавая его маленьким свиным глазкам откровенно наглоевыражение.

«Вот болван!» – раздраженно подумал Василий Петрович,вздернул бороду и застегнул сюртук на все пуговицы.

Отвечая стоя на вопросы экзаменаторов, молодой человекучтиво отставлял свой дамский зад, туго обтянутый мундирчиком.

Когда очередь дошла до Василия Петровича, он равнодушнымголосом задал несколько довольно простых вопросов и, получив на них ответы,вызвавшие у господина Файга грустную улыбку, дрожащими пальцами потянул к себе экзаменационныйлист, поставил единицу цифрой, а в скобках прописью и нервно расчеркнулся.Экзамен кончился при гробовом молчании. Вернувшись домой на конке, ВасилийПетрович снял воротничок, который его давил, сюртук, ботинки, отказался отобеда и лег на кровать лицом к обоям. Ни тетя, ни мальчики ни о чем его неспрашивали, но все понимали, что произошло нечто весьма неприятное. Вечеромраздался звонок, и Петя, открывший дверь, увидел старика в длинной распахнутойбобровой шубе, а рядом с ним молодого человека в золотом пенсне и щегольскойформенной фуражке «коллегии Павла Галагана».

– Василий Петрович дома? – сказал старик и, не дожидаясьответа, прямо в шубе и шапке быстро пошел в столовую, показал тростью спожелтевшим костяным набалдашником на полуоткрытую дверь и спросил: – Туда, чтоли?

Василий Петрович едва успел надеть сюртук и ботинки.

– Я Ближенский. Здравствуйте! – сказал старик с одышкой. –Вы сегодня поставили моему идиоту кол, и я с вами вполне согласен. Я бы ему ещена вашем месте хорошенько надавал по морде!.. Иди сюда, подлец! – сказалстарик, оборачиваясь назад.

Из-за его спины выступил молодой человек, двумя руками снялфуражку и опустил зеркальную голову.

– На колени! – загремел старик, стуча тростью. – ЦелуйВасилию Петровичу руку!

На колени молодой человек не встал и руку не поцеловал, новсхлипнул и довольно громко заплакал, вытирая платком покрасневший нос.