В конце концов Василий Петрович окончательно загорелся ипопросил у тети, чтобы она рассказала ему все подробно. Она принесла из своейкомнаты план усадьбы. Оказывается, она уже довольно сильно подвинулась впереговорах с мадам Васютинской. На усадьбе были пятикомнатный господский дом сотдельной кухней, конюшня, людская, цистерна для дождевой воды и сарай, где,как сообщила тетя, стоял виноградный пресс.

– О, да это не хуторок, а целая усадьба! – весело сказалотец.

Потом они начали считать фруктовые деревья и виноградныекусты, обозначенные кружочками. Выходило, что за год не только окупится всяарендная плата, но еще останется достаточно денег на жизнь. Но, может быть, этотолько на плане? Тогда тетя предложила съездить и посмотреть своими глазами внатуре.

Они сели на маленький дачный поезд, который проходил мимо ихдома, и доехали до 16-й станции, откуда, пересев на конку, добрались до дачиКовалевского. Затем они, предводительствуемые тетей, пошли пешком по степномупоселку и через полторы версты очутились на хуторке.

Оказалось, что тетя уже здесь не первый раз. Она приласкалазагремевшую цепью собаку и постучала в окно сторожки. Заспанный парень,единственный оставшийся работник мадам Васютинской, он же сторож, конюх ивиноградарь, которого тетя назвала Гаврилой, повел семейство Бачей по усадьбе.

Все было на месте – и виноградник, и фруктовый сад. Деревьевоказалось даже больше, чем предполагалось, так как целая десятина, засаженнаячерешнями сравнительно недавно, не успела попасть в план.

Все было в очень хорошем состоянии: виноградные лозы согнутыи присыпаны землей, а стволы яблонь закутаны соломой, чтобы их не объелиполевые мыши и зайцы.

Зима стояла мягкая и не очень снежная. Бугорки земли навинограднике были чуть присыпаны снежком, который уже начинал подтаивать ссолнечной стороны. Но возле господского дома, где росло несколько очень густыхчерно-зеленых и голубых елок, по цветникам и клумбам намело большие сугробы,залитые червонным золотом зимнего предвечернего солнца. Яркие синие тенирешетчатых садовых скамеек и кустов длинно, волнисто тянулись через этисугробы. Стекла в доме тоже блестели золотой фольгой. А все вместе это было похожена те зимние пейзажи, которые Петя каждый год видел на весенних выставкахюжнорусских художников, куда тетя водила мальчиков, желая им привить вкус кпрекрасному.

Гаврила со звоном отворил стеклянную дверь дома, и семействоБачей походило по пустым, нетопленным комнатам, искоса освещенным низкимморозным солнцем.

А вокруг лежала мертвая белоснежная степь с заячьимиследами, и в одном месте, за степью, виднелась башня Ковалевского и полосатихого зимнего моря.

Потом, осмотрев дом и службы, еще раз обошли фруктовый сад.Заметив, что одну яблоню, плохо укрытую соломой, обглодали зайцы, ВасилийПетрович вдруг остановился и, строго посмотрев на Гаврилу, сказал:

– Э, милый, этак не годится! Этак зайцы нам съедят весьурожай.

На другой же день начались окончательные переговоры с мадамВасютинской, а также поиски денег на первый взнос и на первое обзаведение.

Петя впервые узнал, что деньги можно не только зарабатывать,а еще и как-то «доставать». Доставать деньги оказалось крайне сложно,хлопотливо, а главное, унизительно. Отец стал часто отлучаться из дома, нотеперь это уже не называлось, что Василий Петрович поехал на уроки или пошел назаседание педагогического совета, а говорилось, что он «побежал в город».

В разговорах между папой и тетей появились новые слова,которых раньше Петя не слышал: общество взаимного кредита, краткосрочная ссуда,ломбард, векселя, шесть процентов годовых, вторая закладная.

Часто, несколько раз сбегав в город, Василий Петрович,взволнованный, возвращался домой и, отказавшись от обеда, снимал сюртук иложился на кровать лицом к стене. Из комода появился на свет божий тот самыйтаинственный выигрышный билет второго займа – приданое покойной мамы, – окотором Петя до сих пор только слышал, и то не чаще одного раза в год, когдаВасилий Петрович, перекрестившись, разворачивал «Одесский листок», для тогочтобы посмотреть, не выиграл ли этот билет двести тысяч.

Наконец однажды, возвратившись из гимназии, Петя и Павлик неувидели в столовой пианино – тоже приданого покойной мамы.

На том месте, где оно стояло, краска на полу была совсемсвежая, и комната показалась Пете такой оголенной, осиротевшей, что он едва незаплакал.

Затем с пальцев тети исчезли кольца.

И вот наконец наступил день – воскресенье, – когда тетядрожащими руками положила в ридикюль довольно толстую пачку кредитных билетов,векселей и каких-то нотариально заверенных расписок, надела шляпку, перчатки ипарадную ротонду на беличьем меху, доставшуюся ей от покойной сестры, и сказалабодрым голосом:

– Василий Петрович, я иду!

– Идите! – глухо ответил из-за двери Василий Петрович.

– Пойдем, Петя, – решительно сказала тетя.

Мальчик должен был сопровождать тетю, чтобы не ограбили подороге.

Тетя крепко прижимала к груди ридикюль со всем ихсостоянием, а Петя сурово шагал сзади, оглядываясь по сторонам. Но вокругничего подозрительного не замечалось. Был великий пост, с похоронным уныниемнад городом звонили колокола, и навстречу им попадались главным образомстарушки в темных платках, возвращавшиеся от обедни с вязками копеечныхмонастырских бубликов, хотя и пухлых, но даже на вид кислых.

Мадам Васютинская жила недалеко, в глухом приморскомпереулке, в нештукатуренном особнячке из почерневшего от времени ракушечника.

Петя увидел большую старуху в трауре, глубоко сидевшую встаринном кресле. Хотя и было известно, что «мадам Васютинская разбитапараличом и сидит дома без ног», это оказалось неправдой. Петя увидел ноги вмеховых туфлях, поставленных на мягкую скамеечку. Комната была маленькая, оченьжарко натопленная, с кафельной печью с медным отдушником, вся заставленнаястаринной мебелью красного дерева. В углу сияла синими и алыми огоньками лампадгромадная божница с иконами, увешанными множеством больших и маленьких –хрустальных, фарфоровых, золотых – пасхальных писанок на старых шелковыхлентах. За окном виднелись кусты сирени и стаи воробьев, которые шумели иссорились среди серых, голых веток с уже заметно набухшими почками.