Наступило гробовое молчание — ни звука, ни шепота! Все глазабыли устремлены на того, от кого ждали ответа; а он стоял, наклонив голову инаморщив лоб, и рылся в своей памяти, стараясь среди множества не имеющих ценывоспоминаний уловить один единственный ускользающий пустяк, зная, что если онпоймает этот пустяк — он будет на троне, если же нет — навсегда останется нищимизгнанником. Проходили мгновения, проходили минуты, мальчик напрягал своюпамять и молчал. Наконец он глубоко вздохнул, медленно покачал головой ивыговорил дрожащими губами, с отчаянием в голосе:

— Я припомнил весь тот день, но что я сделал с печатью,припомнить не могу.

Он помолчал, потом поднял глаза и проговорил с кроткимдостоинством:

— Милорды и джентльмены, если вы хотите лишить вашегозаконного государя его престола только оттого, что у него нет этогодоказательства, я бессилен помешать вам. Но…

— О государь, какое безумие! — в ужасе воскликнул Том Кенти.— Погоди! Подумай! Не сдавайся так скоро! Дело еще не потеряно! Слушай, что ятебе скажу, следи за каждым моим словом! Я вызову в твоей памяти этот день вовсех подробностях, каждую мелочь. Мы разговаривали. Я рассказывал тебе о своихсестрах Нэн и Бэт… ну вот, ты это помнишь? И о бабке, и о том, как мы,мальчишки, играем на Дворе Отбросов… Ты и это помнишь? Отлично! Следи только замной, — ты все припомнишь. Ты дал мне есть и пить и с царственной любезностьюотослал придворных, чтобы мне не было стыдно перед ними за своюневоспитанность… Ага, ты и это помнишь!

Том перечислял все подробности одну за другой, и принц кивалголовой в знак того, что он припоминает; а сановнику слушали и дивились: всеэто было так похоже на правду, между тем откуда могла возникнуть этаневозможная дружба между принцем и нищим? Никогда еще никакая толпа не былаохвачена таким любопытством и не чувствовала себя столь ошеломленной ирастерянной.

— Ради шутки, государь, мы поменялись одеждой. Потом мыстали перед зеркалом, и оказалось, что мы так похожи один на другого, будто ине переодевались совсем, — ты помнишь и это, да? Потом ты заметил, что солдатсильно ушиб мне руку, — смотри, я и до сих пор не могу держать ею перо, такодеревенели мои пальцы. Увидев это, твое высочество вскочил, поклявшись, что тыотомстишь солдату, и побежал к двери. Тебе надо было пройти мимо стола. Эташтука, которую вы называете печатью, лежала на столе, — ты схватил ее, озираясьвокруг, как бы ища, куда ее спрятать, потом увидал…

— Стой! Довольно! Благодарение богу, я вспомнил! —воскликнул взволнованным голосом оборванный претендент на престол. — Иди, мойдобрый Сент-Джон: в рукавице миланского панциря, что висит на стене, ты найдешьгосударственную печать!

— Верно, государь, верно! — воскликнул Том Кенти. — Теперьанглийская держава — твоя, и тому, кто вздумает оспаривать ее у тебя, лучше быродиться немым! Спеши, милорд Сент-Джон! Пусть твои ноги превратятся в крылья!

Все сборище было теперь на ногах. Все прямо-таки обезумелиот беспокойства, тревоги и жгучего любопытства. Собор гудел, как пчелиный улей.Все сразу заговорили возбужденно и пылко, внизу и на помосте — повсюду. Никтоничего не слышал и не интересовался ничем, кроме того, что кричал ему в ухососед или что он кричал в ухо соседу. Время промчалось стремительно. И вот пособору пронесся шепот — на подмостках появился Сент-Джон, в поднятой надголовой руке он держал государственную печать.

Сразу же грянул крик:

— Да здравствует истинный король!

Минут пять в соборе стон стоял от кликов и грома музыки;вихрь носовых платков реял в воздухе. А тот, к кому относились все этиприветствия, маленький оборванец, — отныне первый человек в Англии, — стоял навиду у всех, посредине подмостков, счастливый и гордый, щеки его пылалирумянцем, и могущественнейшие вассалы королевства склоняли перед ним колени.

Затем все встали, и Том Кенти воскликнул:

— Теперь, о государь, возьми назад твое царское одеяние иотдай бедному Тому, слуге твоему, его рубище!

Лорд-протектор отдал приказание:

— Разденьте этого маленького негодяя и бросьте его в Тауэр!

Но король, истинный, новый король, заявил:

— Не позволю! Только благодаря ему я получил обратно своюкорону, — и не смейте трогать и обижать его! А ты, милейший дядя, ты,милорд-протектор, неужели ты не питаешь никакой благодарности к этому бедномумальчику? Ведь, как я слышал, он пожаловал тебя в герцоги, — протекторпокраснел, — но он, оказывается, не был настоящим королем, значит чего стоиттеперь твой громкий титул? Завтра ты через его посредство будешьходатайствовать предо мной об утверждении тебя в этом звании, иначе тебепридется распрощаться с твоим герцогством и ты останешься просто графом.

После такой отповеди его светлость герцог Сомерсетскийпредпочел на время отойти в сторону. Король повернулся к Тому и ласково сказал:

— Мой бедный мальчик, как ты мог вспомнить, куда я спряталпечать, если я и сам не мог вспомнить?

— Ах, государь, это было нетрудно, ибо я не раз употреблялее в дело.

— Употреблял ее в дело… и не мог сказать, где она находится?

— Да ведь я не знал, что они ее ищут. Они мне не говорили,какая она, ваше величество!

— Что же ты с нею делал?

Щеки Тома густо покраснели; он потупил глаза и молчал.

— Говори, добрый мальчик, не бойся! — успокоил его король. —Что же ты делал с большой государственной печатью Англии?

Том опять запнулся и, наконец, смущенно выговорил:

— Я щелкал ею орехи!

Бедный ребенок! Эти слова были встречены таким взрывомхохота, что он едва устоял на ногах. Но если кто-нибудь сомневался в том, чтоТом Кенти не был королем Англии, этот ответ рассеял все сомнения.

Тем временем с Тома сняли роскошную мантию и накинули ее наплечи королю. Мантия прикрыла его нищенские лохмотья. После этого прерваннаякоронация возобновилась. Настоящий король был помазан миром, на голову еговозложили корону, а пушечные выстрелы возвестили эту радость городу, и весьЛондон гудел от восторга.