Том снова занял первое место в удивительной плавучейпроцессии на Темзе. По древнему обычаю, королевское шествие должно было пройтичерез весь Лондон, начиная от Тауэра. И прежде всего Том отправился к Тауэру.Как только он прибыл туда, стены древней крепости словно внезапно треснули втысяче мест сразу, и из каждой трещины выскочили красный огненный язык и белыйклуб дыма. Раздался оглушительный взрыв, в котором потонули радостные крикитолпы; от гула дрожала земля; огонь, дым, треск выстрелов повторялись снова иснова с удивительной быстротой, так что через минуту старый Тауэр исчез вгустом облаке дыма; только так называемый Белый Тауэр — высокая башня,украшенная флагами, — высился над этим морем дыма, как горная вершина надгрядой облаков.

Разодетый Том Кенти на статном боевом скакуне, покрытомбогатой попоной, ниспадавшей почти до земли, возглавлял процессию; сейчас же заним следовал его «дядя», лорд-протектор Сомерсет, на таком же прекрасном коне,королевская гвардия в сияющих латах сопровождала его с обеих сторон; запротектором следовала бесконечная вереница пышно разодетых вельмож, ехавших всопровождении своих вассалов; за ними — лорд-мэр и отцы города, в алых бархатныхмантиях с золотыми цепями на груди; за ними — депутация от всех лондонскихгильдий, в богатой одежде, с пестрыми знаменами корпораций. Шествие замыкаладревняя Почетная артиллерийская бригада, существовавшая в то время уже околотрехсот лет, единственная воинская часть, пользовавшаяся привилегией(сохраненной до наших дней) не подчиняться распоряжениям парламента. Это былоблестящее зрелище! Бригада выступала среди многолюдной толпы, приветствовавшейее на каждом шагу оглушительными криками. Вот как рассказывает об этомлетописец:

«При въезде короля в город народ встретил егоприветственными криками, молитвами, благожеланиями и другими изъявлениямиискренней любви верноподданных к своему государю; и король, повернувшись ктолпе сияющим радостью ликом и милостиво беседуя с теми, кто был ближе к егоавгустейшей особе, с избытком вознаградил свой народ за его верноподданническиечувства. В ответ на крики: „Да здравствует король Англии!“ — „Да хранит господьего величество Эдуарда Шестого!“ — он говорил благосклонно: „Храни господь всехвас! От всего сердца благодарю мой добрый народ!“ И народ с восхищением внималмилостивым ответам своего короля».

На улице Фенчерч какой-то «прелестный ребенок в роскошномнаряде» взошел на подмостки и приветствовал его величество такими стихами:

Да здравствует король! — поют тебе сердца.

Да здравствует король! — мы все тебе поем.

Да здравствует король! Да правит без конца!

Храни тебя господь в величии твоем!

Толпа в один голос повторяла слова ребенка.

Том Кенти смотрел на это волнующееся море радостных лиц, исердце его ликовало; он чувствовал, что если стоит жить на свете, так толькодля того, чтобы быть королем и любимцем народа. Вдруг он увидел вдали двухмаленьких оборванцев, его бывших товарищей по Двору Отбросов (один из нихзанимал должность лорда-адмирала при его потешном дворе, а другой — первоголорда опочивальни), и еще больше возгордился. О, если бы они могли узнать еготеперь! Как несказанно счастлив был бы он, если бы они узнали его, если быувидели, что шутовской король трущоб и задворков стал настоящим королем, чтоему прислуживают герцоги и принцы и у ног его весь английский народ! Но ондолжен был отказать себе в этом удовольствии, он должен был подавить своежелание, потому что такая встреча обошлась бы ему слишком дорого. И Томотвернулся, а мальчики продолжали прыгать и кричать, не подозревая, кому онипосылают свои приветствия.

— Милостыни! Милостыни! — кричал народ. И Том бросал в толпупригоршни новеньких блестящих монет. Летописец рассказывает:

«На верхнем конце улицы Грэсчерч, перед харчевней „Орел“,город соорудил великолепную арку, под которой тянулись подмостки с однойстороны улицы до другой. На этих подмостках были выставлены изображенияближайших предков короля. Там сидела Елизавета Йоркская посредине большой белойрозы, лепестки которой свивались вокруг нее вычурными фестонами; рядом с ней, вкрасной розе, сидел Генрих VII; руки царственной четы были соединены, напальцах красовались выставленные напоказ обручальные кольца. От белой и алойрозы тянулся стебель, достигавший вторых подмостков, где Генрих VIII выходил израскрытой ало-белой розы вместе с Джэн Сеймур, матерью нового короля. От этойпары опять-таки тянулся стебель к третьим подмосткам, где находилось изображениесамого Эдуарда VI на троне, во всем его царственном величии. Все подмостки былиувиты гирляндами роз, алых и белых».

Это странное и красивое зрелище привело ликующий народ втакой восторг, что его крики совершенно заглушили слабый голос ребенка, которомупоручено было прочесть хвалебные стихи, объясняющие значение этой аллегории. НоТом Кенти не жалел об этом: верноподданнический рев толпы был для него слащевсяких стихов, даже самых хороших. Когда Том повернул к толпе свое счастливоеюное лицо, народ заметил сходство его с изображением, и снова загремела буряприветствий.

Процессия все подвигалась вперед, проходя под триумфальнымиарками мимо ярких символических изображений, прославлявших различныедобродетели, таланты и заслуги нового короля.

«По всей Чипсайд из каждого окна, с каждого карниза свисализнамена и флаги, а также роскошные ковры, дорогие ткани и золотая парча —свидетельство богатств, хранившихся в сундуках; другие улицы были украшеныстоль же великолепно, и даже еще великолепнее».

— И все эти диковины, все эти чудеса выставлены ради меня, —шептал Том Кенти.

Щеки мнимого короля горели от возбуждения, глаза блестели,он блаженствовал, наслаждался. Вдруг, как раз в то время, когда он поднял руку,чтобы бросить народу пригоршню монет, он увидел в толпе бледное, изумленноелицо и пристальный взгляд, устремленный на него. У Тома потемнело в глазах: онузнал свою мать! Он быстро заслонил глаза рукой, вывернув ее ладонью наружу, —старый непроизвольный жест, возникший от давно позабытых причин и вошедший впривычку. Еще мгновение — женщина пробилась вперед сквозь толпу, сквозь стражуи очутилась возле него. Она обхватила его ногу, она покрыла ее поцелуями, оназарыдала:

— Дитя мое, любимое дитя! — и подняла к нему лицо,преображенное радостью и любовью.