– Амур красивый, – махнул рыжий в сторонуреки. – К тому же нас сейчас в центре гоняют – одурели все! Стоящие крышитолько на Карла Маркса да на Серышева, а там менты секут – будь здоров. Совсемнекуда бедному руферу податься.

– Тут один мужик советовал вам вальпинисты, – осторожно сказал Олег.

– В горы? В снег?! – Рыжий так и передернулся. –Не-а, я холода терпеть не люблю! И вообще я раб городских трущоб. Даже загородом, на так называемой природе, плохо себя чувствую. Воздух там нечеловеческий какой-то.

– Эх ты, жертва цивилизации! Не пойму, что зарадость в этих крышах, – пожала плечами Женя. – Вот парашют – это да.А еще лучше – воздушный шар.

– Парашют не прикалывает, – категорическирубанул ладонью рыжий руфер. – Не-а! Летишь к земле, как дурак. Что заинтерес? Вот воздушный шар – это уже лучше, он владеет высотой, но его жепросто так в лавочке не купишь. Разбогатеем через сто лет – скинемся на шарик.А пока будем здесь кайф ловить. Ничего, в такую грозу, как вчера была, и этакрыша – находка!

– О, так вы и под дождем лётаете? Но ведьмокро, скользко.

– Нет, вам не понять! Мы сливаемся со струямидождя, мы…

– Какая строка, бог ты мой! – восхищенноперебил Олег. – «Мы сливаемся со струями дождя!» Застрелись, Верлен! Тебе,брат, стихи надобно писать.

Рыжий стал красным.

– Ну, не дуйся. Для многих дождь, гроза – этокайф величайший. Помню, я в юности купаться любил в грозу. Знал, что смертельноопасно, а не мог себя удержать.

– О, у меня дядька такой же! – просиялрыжий. – Только он не просто купается, а ныряет с аквалангом. Всякийпо-своему оттягивается. Слышали, наверное: тут женщину убило, которая молниифотала. Царство небесное! – Он умело, размашисто перекрестился и сравнодушным спокойствием бессмертной юности продолжал: – А есть люди, которыепросто так ходят, ходят по улицам в грозу. Такой небольшой туризм. Человек вообщеот грозы дуреет. Я видел этой ночью, как один дядька рыбу с балкона ловил.

И захохотал, явно наслаждаясь выражением лицслушателей.

– И… много наловил? – наконец выговорилаЖеня, с опаской поглядывая на жизнерадостного подростка: не спятил ли часом, доводы метров двести – это какая же леска должна быть?!

– Да не в реке ловил! – хихикнулрыжий. – И, может, вообще не рыбу. Знаете, как англичане описывают сильныйливень? Мы говорим: лило как из ведра. А они: дождь шел кошками и собаками. Вотэтой ночью именно так лило – кошками и собаками. Может, тот дяденька на нихохотился? И что-то он поймал, точно! Во всяком случае, я видел, как на концелески что-то чернело.

– А-ах! – с силой выдохнул Олег. Женяобеспокоенно обернулась к нему, а рыжий воспринял это как знак недоверия:

– Клянусь крышей! С балкона на девятом этажеловил. Идите сюда!

Он перебежал к другому краю крыши иперевесился через парапет так, что пятки повисли в воздухе.

Олег ринулся следом. Женя тоже навалилась напарапет и уставилась на балкон девятого этажа.

Балкон да и балкон. Полно алых и розовыхгераней в горшках, пол застелен резиновым ковриком.

Олег нашарил ее руку, тихонько сжал. Женяусмехнулась было, решив, что он остерегает не наклоняться слишком низко, каквдруг увидела, куда он показывает глазами.

Левее, на этаж ниже гераней, находился черный,обугленный балкон, на котором убили Алину Чегодаеву.

Убили, да… И молния была тут совершенно ни причем.

– Разумеется, это и в голову никому невзошло, – быстро говорил Олег, пробираясь по чердаку. – Если бымилиция опросила ребят, подозрения неминуемо возникли бы. Но, может быть, ещедойдут до этого. Только, боюсь, поздновато будет.

– А ты когда догадался? После слов рыжего орыбной ловле?

– Честно говоря, меня эта жуткая ЛюдмилаВасильевна надоумила. Помнишь ее первые слова: «Молния – это только для дураковэлектричество». Может, я, конечно, и дурак, но ведь все равно – электричество!На что больше всего похожи признаки поражения молнией? На сильнейший удартоком! Все правильно, ведь наш герой не воспроизводит в точности судьбусценического персонажа, а имитирует ее.

Женя споткнулась так, что Олег едва успелподхватить.

– Ты что трясешься? – прижал ксебе. – Замерзла или боишься?

– Сама не знаю. – Она обняла его,успокаиваясь в этой теплоте. – Ты опять ведешь к спектаклю…

– Я веду! – невесело усмехнулсяОлег. – Жизнь ведет. Вернее, смерть. И хоть ты посмеялась давеча: мол, чтоза чушь, будто кто-то мстит за оскорбленное достоинство Смерти, очень похоже,так оно и есть. Это все напоминает ритуальное жертвоприношение, знаешь ли. Ипроделывается человеком изощренным, изощреннейшим! Думаю, мы с тобой вот так,навскидку, вряд ли сможем постичь его тайный замысел. Но чем дальше смотрю навсе это, тем сильнее убеждаюсь: он мстит не конкретным людям – он утверждаетнекую идею.

– Идею торжества смерти…

Женю опять начала бить дрожь.

– А может, он просто псих? – с надеждойвыбила зубами морзянку.

– Тогда это еще хуже, потому что предполагаетотсутствие всякой постижимой логики. То есть со своей точки зрения, конечно, онбудет поступать вполне логично, однако пойди-ка проберись по лабиринтам егосознания!

– Да мы и сейчас не больно-топробираемся, – уныло вздохнула Женя. – Мы не способны его опередить,потому что, если честно, еще вчера не способны были поверить во все это. Алинабыла обречена, мы могли ее спасти, но…

– Ты сто раз права, – угрюмо кивнулОлег. – Знаешь, на что это похоже? Вот я читал… Где-то в Америке однаждысообщили о смерти подростка, жаловавшегося на жуткие кошмары. Родителиотделывались ссылками на переходный возраст. Парень пил кофе и старался неспать ночами, хотя ужасно мучился. Вызвали врача, тот прописал снотворное.Мальчишка отказывался его принимать, но родители заставили – буквально силой.Он погрузился в тревожное забытье. Посреди ночи родители были разбужены дикимкриком сына. Прибежав в его комнату, они увидели, что мальчик бьется впредсмертных судорогах. Дело было закрыто за недостаточностью улик.

– Ты хочешь сказать…