– Я до такого…

– …не опускаешься?

Зато сплетни плодить – очень благородно, все по заветам предков. Я чуть не плюнула: пусть сидит себе в своей святой бедности и донашивает платья за прабабушкой.

– Тебе не понять.

Захотелось встать и уйти. Но я не могла. Это был бы проигрыш.

– Но в отличие от тебя, я хотя бы пытаюсь. Все, что мне нужно – чтобы меня никто не трогал.

– Да кто тебя трогает-то!

– А тетенька?

– А нечего встречаться с каким-то мальчишкой втихаря!

– А что, каждый ученик соседской школы – потенциальный любовник?

– А что мне им, рот заткнуть?

– Либо им заткнешь, либо я открою, – зашипела я, – я, знаешь ли, тоже и корни помню, и родню в обиду не дам.

– Ой, да ладно тебе. Все в стиле вашей семейки: что по тебе какой-то разнорабочий сохнет, что по тетке твоей. Сердцеедки – что такого?

Я скрипнула зубами.

– У меня тоже есть право беречь репутацию.

– Так береги честь! – встряла подоспевшая на помощь Марке подружка.

И откуда только явилась, как посмела сунуться! Хотела задеть меня, а вместо этого подыграла мне. А нечего в подруги дур подбирать: хоть и сияешь на их фоне, но зато как они могут подвести из самых лучших побуждений!

– Вот это было дешево, – покачала головой я, – очень дешево, Маркарет.

Та посмотрела на подружку – это была та, которая любимая, рыжеватая и какая-то лицом вся опухшая, так посмотрела… Впервые вижу, чтобы кто-то с таким свистом вылетал из любимых подружек. Просто фьюить! И вся как-то скукожилась под этим взглядом, отступила, исчезла за своим мольбертом.

От нас начали отодвигаться.

То, что сказала подружка Маркарет, было оскорблением, это было куда хуже вылитых на подол белил. И я, и Марка пылали гневом, хоть и по разным причинам, – а никто не хочет находиться рядом с двумя разъяренными ведьмами, даже другие ведьмы.

– Мне все больше кажется, что мне не стоит об этом волноваться больше: с такими подругами ты и сама превратишься в никому не интересную сплетницу, – фыркнула я, – а потом и в старую деву.

– Ты так зациклена на свадьбе, – сладенько протянула Марка, – интересно, почему твой любящий отец не нашел, куда тебя пристроить.

– Меня пристроили в академию, как и тебя, – пожала плечами я, – возможно, для папеньки что-то значит слово «образование».

Марка хотела было что-то сказать, но только открыла рот и тут же закрыла.

Кажется, до ее изящных извилин наконец дошло, что она в заведомо проигрышном положении, и этот раунд за мной.

В следующий раз она будет действовать тоньше, но в этот я заслужила приз.

– Мы в одной лодке, Маркарет, – вкрадчиво сказала я, – давай не будем ее лишний раз раскачивать!

– Елания, хватит делать из меня какого-то монстра. Я не распускала слухов, они сами… если бы они стали чуть осторожнее, я уверена, слухи бы сразу прекратились – хотя я совершенно ничего об этом и не знаю.

– И когда, по-твоему, тетенька встречается с ее юным и прекрасным любовником?

– Каждый девятый день в беседке, которая в кустах сирени, – ответила Марка не задумываясь. – За гуманитарным зданием.

– А сейчас какой?

– Восьмой.

– Вечер или утро?

– После обеда.

– Уверяю тебя, они станут осторожнее.

– Тогда и слухи прекратятся.

Я встала.

– Я пришлю тебе приглашение. Не знаю, захочешь ли ты съездить в мою дыру, но это отличное занятие, лучше, чем сидеть дома все каникулы… Если, конечно, ты поедешь домой на каникулах.

– Я не приму.

– Не принимай. Я пришлю тебе его из вежливости.

Зря я не удержалась. После такого – может и принять. Из вредности. Надо было уверять ее, как я хочу ее там увидеть.

Впрочем, если бы я все-таки смогла ее подкупить, смогла бы купить себе немножко покоя. Было бы замечательно.

Жаль, что совсем прекратить эту войну не получится. Слишком уж мы друг другу завидуем.

Онни поджала губы.

Иногда проскальзывали в ней черты моей тетеньки – или это общие черты для всех старых учительниц и преподавательниц?

Вот сейчас она поджала губы, глядя на стопку исчерканных контрольных. Лицо ее все как-то заострилось, стало строже. Кажется, даже подбородок появился.

Я попалась под горячую руку – она сегодня весь день такая, я ее утром на математике видела, – но… как-то это не слишком обнадеживало.

– Эля, мне пришлось их перепроверять, – сказала она раздраженно, – что с-с тобой тво-ритс-ся?

А что такого? Ну не успела я их на рисовании проверить, как обычно делала… ей за это, вообще-то, жалованье платят!

– Простите, тайе Онни.

Она вздохнула.

– Мне кажется, тебе больше не интересно у меня учиться.

– Почему не интересно? – встревожилась я. – Очень даже интересно!

И даже не кривила душой: мне нравились уроки Онни. И так как на них пока совершенно не приходилось колдовать, это было почти единственное место, где я не чувствовала себя бездарностью, способной худо-бедно осилить только чтение учебника.

Сама Онни мне не очень нравилась как личность, но преподавателей не выбирают – у них берут то, что они дают. А Онни давала много.

Онни смотрела на меня не моргая, минут пять. Потом вдруг сказала:

– Ладно, поверю. Но тебе стоит предупреждать, если ты по каким-то причинам не можешь справиться с моим заданием… или поручением. А не сдавать сделанное наспех и абы как. Так ты не помогаешь – просто у меня появляется в два раза больше работы, чем было.

Она скрестила на груди пухленькие ручки.

Я кивнула.

Она ждала, чуть наклонив голову к плечу. Не знаю даже, откуда ко мне в голову пришла мысль, что она вслушивается в суматошный стук моего сердца.

Я сказала, потому что именно этого она от меня и ждала:

– Завтра не могу. Извините.

Я должна была узнать, что творится с тетенькой! И не могла ждать еще десять дней до следующей встречи. Пусть Онни и рассердится, но не съест же она меня.

– Вот как? – переспросила Онни. – Как жаль, как жаль. А ведь как раз завтра хотела начать преподавать тебе основы взаимодействия с проклятиями. Я как раз дала тебе необходимую базу…

Я без труда поняла, к чему она клонит, но уточнила на всякий случай:

– То есть мне завтра нужно быть обязательно?

Онни села за стол, подперла голову рукой.