Еще один приступ аритмии пробудил Халлека. Он некотороевремя сидел, разинув рот и ожидая, когда сердцебиение придет в норму. В итоге —сердце успокоилось. У него возникло странное чувство уверенности в том, что этобыл не просто сон, а некое пророчество. Но такое чувство нередко сопровождаетяркие сны. Сон постепенно меркнет, забывается, исчезает и это чувство. Такое унего случалось уже не раз, и свое короткое сновидение он вскоре забыл.

Джинелли проснулся в шесть часов вечера, принял душ, наделджинсы и черную водолазку.

— О'кей, — сказал он. — Увидимся завтра утром, Билли. Тогдакое-что узнаем.

Билли снова спросил, что он имеет в виду, и вообще, чтопроизошло за это время, и вновь Джинелли отказался отвечать.

— Завтра, — ответил он. — А пока передам ей твою любовь.

— Кому мою любовь?

Джинелли улыбнулся.

— Прекрасной Джине. Той самой суке, которая прострелила тебеладонь.

— Оставь ее в покое, — сказал Билли. Когда он подумал о еетемных глазах, ничего иного сказать не смог, несмотря на то, что она с нимсделала.

— Никто не пострадает, — снова сказал Джинелли и быстровышел.

Билли прислушался к звукам заводимой машины, мотор сильношумел, и шум этот, видимо, исчезал только на скорости минимум миль шестьдесятпять в час. Он проследил в окно, как отъехал Джинелли, и подумал, что фраза«никто не пострадает» вовсе не означала, что он оставит девушку в покое. Совсемнет.

На сей раз Джинелли вернулся в полдень. На лбу его былглубокий порез и другой на правой руке. Один рукав водолазки был разорван вдольна две полосы.

— Ты еще больше потерял в весе, — сказал он Билли. — Ты хотьпоел?

— Попытался, — ответил Билли. — Но, знаешь, тревога отбиваетаппетит. А ты, я вижу, потерял кровь.

— Немножко. Со мной все в порядке.

— Ну, теперь-то ты мне расскажешь, что ты делал?

— Да. Я расскажу тебе все, как только приму душ и сделаюсебе перевязку. А сегодня вечером, Билли, тебе предстоит встреча с ним. Этоочень важно, и ты психологически подготовься.

Страх и волнение больно сжали желудок.

— С ним? С Лемке?

— С ним, — ответил Джинелли. — А пока дай-ка я приму душ,Уильям. Я, оказывается, не такой молодой, каким себя считал. Устал дико. —Обернулся из двери ванной и попросил: — Закажи кофе. Скажи, пусть оставят его удвери снаружи, а чек подпиши и сунь под дверь.

Билли, разинув рот, смотрел, как он скрылся в ванной. Когдапослышался шум душа, он закрыл рот и пошел к телефону, чтобы заказать кофе.

Сначала он говорил отрывистыми фразами, делая паузы иобдумывая, что сказать дальше. Джинелли явно по-настоящему устал с тех пор, какпоявился в Бар Харборе в понедельник днем. Раны его оказались несерьезными —просто глубокими царапинами, но Билли видел, что его друг основательнопотрясен.

Однако тот сумасшедший огонек в глазах начал мало-помалувозвращаться: так мигает неоновая трубка, прежде чем ровно засветит. Джинеллиизвлек плоский флакон из кармана пиджака и налил одну пробку виски в свой кофе.Предложил флакон Билли, но тот отклонил: неизвестно, как виски подействует наего сердце. После кофе Джинелли выпрямился в кресле, откинул прядь волос со лбаи начал наконец рассказывать более подробно.

В три часа ночи, во вторник, Джинелли припарковал машину налесной дороге, ответвлявшейся от шоссе 37-а, неподалеку от цыганского табора.Некоторое время возился с бифштексами, потом взял сумку с продуктами и пошелобратно по шоссе. Высокие облака закрывали ущербную луну, как шторы. Подождал,пока облака уплыли, и тогда увидел круг автомашин. Он пересек шоссе инаправился в сторону табора по травянистому склону.

— Я хоть и городской парень, но ориентируюсь на местностинеплохо, — сказал он. — Идти туда, как пошел ты, я не хотел, Уильям.

Он прошел через пару полей, через редколесья, миновал втемноте какое-то смердящее место, словно там находилось великое скопище дерьма.В одном месте порвал сзади штаны, зацепившись за какую-то старую колючуюпроволоку, которую во мраке было не разглядеть.

— Такова сельская жизнь, Уильям. Она — для деревенщины, а недля меня, — сказал он.

От собак табора он неприятностей не ждал. Пример Билли былдля него показателен. Собаки не издали ни звука, хотя, видимо, запах егопочуяли. Он даже наступил в круг потухшего костра.

— Я ожидал, что у цыган сторожевые псы будут получше, чемэти, — прокомментировал Билли. — По крайней мере, я так считал.

— Нет, — сказал Джинелли. — Цыган ничего не стоит застатьврасплох.

— То же самое, когда собаки брешут всю ночь.

— Точно. Тот же эффект. А ты умнеешь, Уильям. Скоро людистанут думать, что ты итальянец.

И все же Джинелли решил не рисковать без нужды. Он осторожнопрошел позади круга автомашин, обходя стороной фургоны, где могли спать люди.Заглядывал только в легковые машины. Через пару-тройку машин нашел то, чтоискал. На заднем сиденье «понтиака» валялось старое пальто.

— Машина не была закрыта, — сказал он. — Пальто, в общем-то,было неплохим, но от него воняло так, словно в карманах лежали дохлые хорьки.На полу в машине была также пара поношенных туфель. Оказались малостьтесноваты, но я их все же надел. Еще через две машины нашел шляпу, похожую нагриб, и надел ее на голову.

Джинелли объяснил, что хотел пахнуть цыганом, но не для техдворняг, что дремали у потухшего костра, а для совсем других собак. Ценныхсобак — пит-буль-терьеров. Пройдя три четверти круга, он увидел трейлер, укоторого задняя фара была покрыта проволочной сеткой вместо стекла. Заглянулвнутрь — фургон оказался пустым.

— Но от него несло собачьим духом, Уильям, — сказалДжинелли. — Посмотрел по сторонам, рискнул даже зажечь на мгновение свойфонарик. Смотрю — трава кругом затоптана и такой затоптанной полосой, кактропа, уходит куда-то за пределы табора. Тут не надо было быть знаменитым сыщикомДэниелом Буном, чтобы все разглядеть. Они этих своих бесценных собак упряталиподальше на случай, если кто-то проболтается, и друзья животных подымут шум. Нотолько, дураки, оставили такой след, что и городскому мужику все стало ясно содного взгляда. В тот самый момент я поверил, что мы сможем их скрутить. Дуракиони потому что.

Джинелли прошел по тропе. Там был небольшой холм, а за нимснова лесок.