Послу были вручены проекты пакта и протокола о ликвидации концессий (17). Ответ был дан незамедлительно: заявив об «исключительной сложности» (что в вежливом японском языке означает «невозможность») ликвидации концессий, Мацуока 20 ноября телеграфировал Татэкава предложение о продаже Северного Сахалина. На следующий день посол был у Молотова, которого долго, но тщетно уламывал. Еще через день нарком сообщил полпреду Сметанину: «Беседа показала, что пока с нашими переговорами ничего не выходит. Мы, во всяком случае, подождем, ускорять события не имеем желания» (18).

Следующий разговор 13 декабря прошел на повышенных тонах: «Т. Молотов подчеркивает, что если Япония думает оставить без изменений на веки вечные Портсмутский договор, на который в Советском Союзе смотрят так же, как в Западной Европе смотрят на Версальский договор, то это является грубой ошибкой… О принятии предложения… не может быть и речи» (19).

Тогда Мацуока решил сам поехать в Москву, Берлин и Рим с целью добиться создания единого блока на континенте. Коноэ поддержал его. Принц настороженно относился к сближению с СССР напрямую, но охотно согласился на «пакт четырех» в надежде, что, во-первых, он скорее предотвратит вступление США в войну, а во-вторых, многосторонний характер комбинации помешает Советскому Союзу в одностороннем порядке «давить» на Японию (20). Вояж был рассчитан на шесть недель, поэтому Мацуока попросил премьера на это время официально взять на себя обязанности министра иностранных дел.

Добираться до Европы можно было через Америку, как то делало большинство дипломатов, или по транссибирской магистрали, как Гото, а позже Того. Министр выбрал второй вариант, дававший уникальное преимущество: вести переговоры в Москве и до, и после встреч с Гитлером и Риббентропом. То есть он получал возможность под конец визита сделать некий шаг, на который в Берлине повлиять уже не могли.

Первый заезд Мацуока в «красную» столицу не выходил за рамки обмена любезностями, хотя его сразу же принял Сталин (21). Затем была помпезная встреча в столице рейха. Низкорослый министр терялся на фоне внушительных фигур Риббентропа, Геринга и особенно двухметрового шефа протокола Дернберга (по комплекции гостю идеально подошел бы доктор Геббельс), а также пространств Имперской канцелярии, но его энергия и разговорчивость сразу же привлекли всеобщее внимание.

Разумеется, зашел разговор о России. Риббентроп заявил: «Сталин — трезвый и умный политик, который не помышляет ничего против нас предпринимать, в основном из-за нашей военной мощи… Мы наблюдаем за развитием событий на Востоке внимательно и очень спокойно… Нынешние отношения с Россией являются, безусловно, корректными, но не слишком дружескими. После визита Молотова, когда ей было сделано предложение о присоединении к Тройственному пакту, Россия выставила неприемлемые условия… Зная Сталина лично, он не думает, что тот пойдет на какие-то авантюры, но полностью быть уверенным в этом нельзя… Если Россия займет такую позицию, которая может представлять опасность для Германии, фюрер сокрушит ее… Имперский министр иностранных дел подчеркнул, что он, однако, не верит в то, что Сталин будет проводить неразумную политику. В любом случае фюрер рассчитывает не только на договоры с Россией, но прежде всего на свой вермахт». «Мацуока не может доложить императору по возвращении в Японию, что конфликт между Германией и Россией невозможен», — многозначительно заключил хозяин.

Стало ясно, что «союз четырех» в планы Берлина не входит. Риббентроп даже попытался сделать вид, что таких планов никогда не было: «Близкое сотрудничество с Россией абсолютно невозможно». С каждым словом лицо гостя становилось все более и более обеспокоенным. Он понял, что над его далеко идущими честолюбивыми замыслами нависла колоссальная угроза, и осторожно спросил Риббентропа, «стоит ли ему на обратном пути подольше задержаться в Москве для переговоров с русскими на предмет пакта о ненападении или о нейтралитете… Имперский министр иностранных дел ответил, что о присоединении России к (Тройственному. — В.М.) пакту не может быть и речи, и порекомендовал Мацуока по возможности воздержаться от обсуждения подобных вопросов в Москве, поскольку это не вполне вписывается в нынешнюю ситуацию» (22).

На «континентальном блоке» поставили крест, и Мацуока это понял. В Москве он сразу предложил Молотову заключить новый всеобъемлющий договор, добавив, что о денонсации Портсмутского мира и Пекинской конвенции «нельзя ставить вопроса», сохранить концессии, продать Северный Сахалин и завершить работу пограничных комиссий. Молотов, не услышавший ничего нового, ответил отказом, согласившись лишь на продолжение переговоров.

Следующий разговор Мацуока начал с того, что «решил взять обратно свое предложение — заключить пакт о ненападении и согласиться на предложение Молотова — заключить Пакт о нейтралитете». Молотов выставил непременным условием ликвидацию концессий, оставив за японцами право выбирать форму документа (открытый или конфиденциальный протокол). Начался торг. Мацуока заверял наркома в стремлении решить все вопросы полюбовно и ко взаимной выгоде, но ссылался на существующую в Японии оппозицию ликвидации концессий и рассказывал о своем вкладе в развитие двусторонних отношений. Впечатления это не произвело, и в ход пошел следующий аргумент: «Если бы ему, Мацуока, не удалось осуществить улучшения отношений между Японией и СССР, то это означало бы, что принятие им поста министра иностранных дел потеряло бы свой смысл». В общем, со щитом или на щите.

Третья, заключительная встреча с Молотовым 11 апреля тоже закончилась ничем. Мацуока горестно заявил, что санкции на отказ от концессий у него нет, но предложил подписать при заключении пакта специальное письмо о скором заключении торгового и рыболовного соглашений и о готовности сторон решить спорные вопросы «в духе примирения и взаимных уступок». Молотов ответил, что позиция СССР остается прежней. 12 апреля гость осматривал достопримечательности и побывал на «Трех сестрах» во МХАТе. Из театра его неожиданно пригласили в Кремль, где в течение двух часов были приняты политические решения огромной важности. Записи беседы Мацуока со Сталиным и Молотовым опубликованы и не раз комментировались исследователями, поэтому остановимся на главном.

Поблагодарив за радушный прием, словоохотливый гость заявил, что «заключение пакта с Германией должно улучшить японско-советские отношения» и что «коренное разрешение отношений между Японией и СССР нужно разрешить под углом зрения больших проблем». «Его предложение заключается в том, чтобы СССР и Япония вместе изгнали влияние англо-американского капитализма из Азии».

Однако его позвали слушать Хозяина:

«Тов. Сталин говорит, что СССР считает принципиально допустимым сотрудничество с Японией, Германией и Италией по большим вопросам. Об этом т. Молотов заявлял г-ну Гитлеру и Риббентропу, когда он был в Берлине и когда стоял вопрос о том, чтобы пакт трех сделать пактом четырех. Г-н Гитлер заявил тогда т. Молотову, что он в военной помощи пока не нуждается. Но пакт четырех есть пакт взаимопомощи. Если Германия не нуждается в помощи, то это значит, что пакт четырех еще не назрел… Тов. Сталин считает ввиду этого, что только в том случае, если дела Германии и Японии пойдут плохо, может встать вопрос о пакте четырех и о сотрудничестве СССР по большим вопросам. Поэтому… мы и ограничиваемся теперь вопросом о пакте нейтралитета с Японией. Этот вопрос, безусловно, назрел. Это будет первый шаг, и серьезный шаг, к будущему сотрудничеству по большим вопросам».