вымыл ладони в тазу у кровати. Ослепительно-белый? Не совсем. Арктический белый? Все еще не дотягивает до цели. Нет, это был цвет под названием «вашу мать, у него такая анемия, что ему нужно ехать в больницу прямо сейчас – вот такой, черт побери, белый».

– Но я не хочу ехать в вашу дурацкую больницу, – сказал Тайлер, когда я объяснил ему его ближайшее будущее.

Мы с Меган посмотрели друг на друга, а затем снова взглянули на Тайлера и заговорили в унисон.

– Ты отправишься в эту дурацкую больницу, черт тебя подери!

Он действительно поехал в больницу, ему сделали шесть переливаний крови и операцию по восстановлению предплечья. Я побеседовал с ним, когда он вернулся в тюрьму.

– Я потерял все, когда оказался здесь, – сказал он мне. – Это все равно что просить милостыню на улицах. В этот момент всякое достоинство потеряно.

– Тот порез, который я видел, отличался ли он от других ран?

– Да, – сказал Тайлер. – Раньше я не хотел умирать, мне просто нужно было привлечь внимание окружающих. Потом я попал сюда, я употреблял наркотики и влез в страшные долги. И я не мог заплатить, так что мне пришлось оказывать кое-какие услуги, и я действительно ненавидел себя. Думаю, что я впал в настоящую депрессию. Вот почему я пытался повеситься.

– Услуги? Что за услуги?

– Вы знаете, о чем я.

– Ах да.

– А зачем вы порезали себе руку? Вы ведь и правда могли перерезать себе сухожилие.

– Мне было уже все равно. – Он пожал плечами, не в силах выразить свои мысли.

Я не думаю, что когда-либо видел, чтобы кто-то выглядел более безнадежным, чем Тайлер в тот момент.

– Разве это не больно?

– Я думаю, что испытал что-то вроде диссоциации, – сказал он. – Позже стало больно, но потом я и к этому привык.

Тайлер был хорошим учителем. Он прояснил мне суть самоповреждения – обеспечил переход от теории к реальному опыту.

Я вижу много случаев диссоциации, и описание Тайлера было довольно точным.

ВЫ КОГДА-НИБУДЬ «ПРИХОДИЛИ В СЕБЯ», КОГДА, СИДЯ ЗА РУЛЕМ, ВДРУГ ПОНИМАЛИ, ЧТО ПОСЛЕДНИЕ ДЕСЯТЬ КИЛОМЕТРОВ ЕХАЛИ НА АВТОПИЛОТЕ?

Вы думали в тот момент о доме или о том, что сказала ваша жена или муж, или какой-то голос из прошлого вернулся к вам, и вы погрузились в размышления – вот это и есть диссоциация. Вы все еще за рулем, но не осознаете сложных двигательных действий или решений, которые принимаете. Ваш мозг делает две вещи одновременно (вообще наш мозг – довольно впечатляющая штука).

Некоторые люди могут диссоциироваться по требованию. Другие пользуются этим как способом справиться с горем. Они диссоциируются, чтобы как-то пережить потерю. Некоторые доходят до крайности и конструируют целые личности в диссоциированной форме.

Большинство из нас, вероятно, делают это время от времени, и это довольно полезный способ справиться со сложной ситуацией, хотя бы в краткосрочной перспективе. Тайлер справился неплохо. Я перевел его в тюрьму, которая специализировалась на групповой терапии, и он стал вредить себе намного реже и не так сильно. Его освободили раньше срока, чтобы он мог подлечиться.

Оказалось, что истории, подобные случаю Тайлера, не были такой уж редкостью. Начальник тюрьмы всегда отправлял людей на срочное лечение того или иного рода. Честно говоря, я перестал записывать все подобные случаи, потому что они стали рутиной.

* * *

«Рутина» – именно этим словом я описал бы случай мистера Ланго. Я смотрю на заметки на моем столе в Лейквью и выглядываю в окно. Я встаю из-за серого стола и осматриваю коридор, но вокруг нет никого, с кем можно поговорить; отвлечься не на что.

Я возвращаюсь и стараюсь не смотреть на темно-бордовое кресло. Оно заставляет меня чувствовать себя неуверенно, неловко. Я не хочу сидеть в нем. Я сажусь на край стола и снова беру записи о мистере Ланго. В задней части медицинского центра в Кэмпсмуре была специальная комната для содержания наиболее проблемных заключенных. Ей особо не пользовались – я видел там только одного человека.

Ланго, как мне сказали, пытался убить другого заключенного. Сотрудники тюрьмы вмешались, и, пока они его связывали, сдерживали и доставляли в изолятор, один из них получил перелом руки. Ланго поместили в карцер, но он и там не успокоился. Он оставался агрессивным и кричал всю ночь. В конце концов персоналу это надоело, и они подумали, что у него, возможно, «нервный срыв», и перевели его в специальную камеру. Ланго сидел в тюрьме за насилие, и тот заключенный, на которого он напал, на допросе рассказал, что Ланго обвинил его в попытках отравления.

Я прочитал карту Ланго. В детстве он подвергался физическому насилию со стороны обоих родителей – как можно доверять кому-то после такого? Его взяли под опеку, но он так и не смог наладить отношения с приемными родителями, которые хорошо о нем заботились. Он выбрал жизнь, полную преступлений, насилия и самоповреждения. И эта жизнь поглотила его.

Он неоднократно ломал руку, потому что пытался пробить стены, или просто бился о них головой. Он делал это так часто и с такой яростью, что дважды нуждался в лечении и был переведен в больницу.

Постепенно он, должно быть, понял, что ему нравится причинять боль другим людям гораздо больше, чем самому себе. Он бил и ломал других людей и все больше входил во вкус[47]. Это переросло в садизм и в конце концов зашло так далеко, как только могло: он замучил человека до смерти ради сексуального удовлетворения.

ОН БЫЛ ПЕРВЫМ НАСТОЯЩИМ САДИСТОМ В МОЕЙ ПРАКТИКЕ, И Я ГОВОРЮ НЕ О «ПЯТИДЕСЯТИ ОТТЕНКАХ СЕРОГО», А О ПЯТИДЕСЯТИ ГОДАХ ТЮРЬМЫ.

Когда я впервые увидел его, он лежал на полу. Несколькими минутами ранее его привезли из изолятора и поместили в специальную камеру. Шесть высококвалифицированных надзирателей все еще счищали его слюни со своего защитного снаряжения.

Он проявлял жестокость, и его насилие казалось одинаково естественным, независимо от того, было ли оно направлено на него самого или на других. Он страдал паранойей, но на данный момент не имело значения, было ли это вызвано болезнью или какими-то его личными наклонностями. Когда чье-то поведение настолько ненормально, я склонен думать, что традиционные концепции, разделяющие эмоции, депрессию и психоз, перестают работать.

Я подошел к нему и услышал, как за мной закрылась дверь. Я взглянул вверх и увидел две пары глаз, наблюдавших за мной через смотровой люк.

Стены вокруг были сделаны из мягкой резины. Пол тоже был