Эмоционально нестабильный способ борьбы со стрессом работает следующим образом: я чувствую обиду и теряю контроль, поэтому причиняю боль самому себе.

Другой видит, как я расстроен, и заботится обо мне. Я благодарен за заботу и боготворю его. Другой человек замечательный, и он обязательно мне поможет. Но что, если он не сможет меня исцелить? Что, если он такой же, как все остальные? Он отвергнет меня, поэтому я сначала отвергну его или заставлю его отвергнуть меня. Он не заботится обо мне. Он меня ненавидит. Я чувствую обиду и теряю контроль, поэтому причиняю боль самому себе…

Из этого замкнутого круга почти невозможно выбраться. Все повторяется снова и снова.

Самоповреждение при депрессии – это совсем другое: я причиняю себе боль, потому что хочу умереть. Мне безразлична чужая помощь. Я безразличен ко всем. Я приму лекарство, но оно, вероятно, не поможет. Я чувствую себя немного лучше. Сейчас я не хочу причинять себе боль. Я возвращаюсь домой.

В тюрьме это часто происходит совсем по-другому. Я причинил себе боль. Я не забочусь о себе. Мне плевать на окружающих. Мне все равно, помогут ли мне. Сейчас пути назад нет.

Самоповреждение, которое я наблюдал в больнице, совсем не похоже на то, что я видел в тюрьме. Конечно, тюрьмы – это не больницы, и заключенных там не лечат, но я думаю, что дело не только в этом.

НЕКОТОРЫЕ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ ИСПЫТЫВАЮТ ГЛУБОКОЕ ЧУВСТВО НЕНАВИСТИ, ОТВРАЩЕНИЯ И БРЕЗГЛИВОСТИ К СЕБЕ, ЧЕГО Я НЕ ВИЖУ У ЛЮДЕЙ ВНЕ ТЮРЬМЫ.

Самоповреждением занимаются не для того, чтобы манипулировать окружающими, и не всегда для того, чтобы покончить с собой, хотя такая возможность есть. Самоповреждение стало самоцелью, это делается для того, чтобы избавиться от чувства стыда, которое многие заключенные испытывают, но не могут признать и принять.

Тайлер жил в тюрьме и консультировался с Меган – одной из специалистов по охране психического здоровья. Он занимался самоповреждением до того, как попал в тюрьму. Это был эмоционально нестабильный тип, и он переходил из одной больницы в другую. В конце концов он пристрастился к наркотикам, а затем совершил серию краж со взломом – ему надо было добывать деньги на героин. Ему нравился героин. Наркотик притуплял его чувства и ускорял течение времени. Затем он перешел к ограблениям, был пойман, обвинен, осужден, заключен в тюрьму и пытался повеситься.

К этому моменту он перешел к депрессивному типу самоповреждения и некоторое время находился в медицинском центре. Он начал принимать антидепрессанты, а затем его отправили обратно в обычную камеру.

Меган поддерживала с ним связь каждую неделю, так, как это делает любая медсестра, но потом она забеспокоилась настолько, что вернула его в медицинское учреждение. Его осмотрел один из тюремных врачей, и ему увеличили дозу антидепрессанта. Все это было довольно обыденно и, к сожалению, предсказуемо.

Однажды вечером, как раз когда я уходил на целый день, Меган попросила меня осмотреть его.

– Что случилось, Меган?

– С ним что-то не так. Он кажется очень отстраненным и последние пару недель неважно выглядит. Я думаю, у него анемия.

Она протянула мне копию его медицинской карты, и я просмотрел ее. Я видел, что у него ранее была железодефицитная анемия, которая, вероятно, вызвана неоднократной потерей крови из-за случаев самоповреждения. Он был постоянным посетителем местного травмпункта, там ему накладывали швы и отправляли домой, даже уже больше не беспокоя дежурного психиатра.

– Он отбыл за ограбление пять лет из шести, – сказал я. Я подумал, не может ли это быть «мандраж перед выходом» – психическое состояние заключенных довольно часто ухудшается ближе к концу срока. В глубине души они знают, что не смогут справиться со свободой. – Я могу встретиться с ним завтра утром. Но он действительно бледный.

Меган скорчила гримасу, что на языке опытной медсестры означало «вы только что ответили неправильно».

Я знал, что потерпел поражение. Поэтому снял пальто и повесил его на спинку стула в кабинете медсестер.

– Ладно, отведи меня к нему, – сказал я усталым голосом.

Если вы поищете в интернете белую краску, то найдете множество разновидностей и полутонов на выбор. Есть «кружево Шантильи», «облачно-белая» и «ярко-белая». Если вам это не подходит, вы можете попробовать цвета «бумажно-белый», «ванильный молочный коктейль» или даже «лунное сияние». Ну, вы поняли идею – есть много видов и оттенков белого. Но ни один из этих цветов не соответствовал цвету Тайлера, лежащего передо мной в постели.

Если вы хотите увидеть, как выглядит белый цвет, попробуйте встретиться с человеком с уровнем гемоглобина 40. Чтобы вы могли яснее себе это представить, я дам вам немного медицинских подробностей. Уровень гемоглобина у здорового молодого человека должен быть между 130 и 180. Так что 40 – это не просто низкий, а очень низкий уровень, настолько низкий, что два маленьких угольно-черных глаза блестели на его лице, словно у снеговика, а простыни на фоне алебастрового подбородка казались серыми.

Но в этом деле была одна улика, и я наткнулся на нее почти сразу, как только подошел к постели. Я хотел бы, чтобы то, что я расскажу, выглядело бы как наличие у меня большой мудрости, но на самом деле я просто случайно пнул ногой кружку, которую он поставил под кровать. Я, кстати, точно так же ставлю каждый вечер под кровать свою чашку чая, а моя жена потом вечно задевает ее ногой.

Я наклонился, чтобы поднять кружку, точно так же, как это делает каждое утро моя жена, и даже сказал «Черт!» точно так же, как она. Но меня удивили и обеспокоили не остатки чая, расплесканные по ковру, а свернувшаяся кровь, которая вытекла из этой кружки на кафельный пол. Я быстро встал и попытался незаметно вытереть палец о простыню, чтобы пощупать пульс пациента. Я поднял его руку, мой палец скользнул по запястью в поисках лучевой артерии, и я почувствовал, что кожа там немного более скользкая, чем я ожидал. Я осторожно перевернул его руку. Обычно, когда нащупываешь пульс, под пальцами немного мешает что-то твердое, но тут ничего такого не было. Он перерезал себе сухожилие, длинную ладонную мышцу – ту, которую вы можете почувствовать под пряжкой ремешка для часов, – а затем прошелся по всему предплечью. Картина была пугающей, похоже было на вскрытие предплечья при аутопсии, которое я делал много лет назад, будучи студентом-медиком.

«О, смотрите, вот срединный нерв…»

Я опустил его руку и