«Остановись, пожалуйста, просто остановись».

Так я и сидел, слушая его и наблюдая, как дергается его рука. Я отложил ручку, снял очки, посмотрел на свои руки и увидел, как они сжались в кулаки.

– Вы должны остановиться, – сказала я тихо и твердо, но в глазах у меня щипало. Я нащупал тревожную кнопку справа от своего колена.

Он не остановился. Он начал рассказывать мне о старой женщине, которая выглядела такой испуганной.

– Она сказала, как приятно принимать гостя.

Я посмотрел в сторону стола и на кнопку тревоги на стене. Я подумал о своей собственной матери, живущей в одиночестве, которая позвонила мне, потому что боялась, что в ее дом могут вломиться грабители.

– Не о чем беспокоиться, мама. Это просто люди на улице. Они не собираются грабить тебя, – сказал я ей тогда. – Пожалуйста, постарайся расслабиться.

Человек, сидевший напротив меня, был совершенно обычным мужчиной, ни старым, ни молодым, из тех, с кем сидишь рядом на работе или в автобусе. Он был совершенно ничем не примечателен. Я слышал свой собственный пульс, учащающийся с каждой секундой. Пациент больше не был реальным, он казался словно вырезанным из картона, тщательно созданным реквизитом для сцены. Ничем не примечательный и незначительный. Я вдруг услышал голос отца в своей голове. «Бен, я знаю, что я бы сделал, если бы кто-то причинил боль тебе или твоей матери».

У него не было никакого психического заболевания. Он не был психопатом. Его жестокость, ужасное садистское насилие оказались тесно связаны с сексуальным влечением. Он не знал ничего о сдержанности.

Затем я услышал голос матери: «Папа ошибается, Бен. Месть – это не правосудие».

ТЕПЕРЬ ОН МАСТУРБИРОВАЛ БОЛЕЕ ЭНЕРГИЧНО. Я СТАЛ ЕГО ИНСТРУМЕНТОМ ДЛЯ СЕКСУАЛЬНОГО ВОЗБУЖДЕНИЯ, ТОЖЕ СВОЕГО РОДА ЖЕРТВОЙ.

«Бен, почему ты хочешь помочь этим людям?»

Если вы хотите, чтобы у ребенка все было хорошо, то заботитесь о нем и дарите ему любовь. Когда он плачет, вы утешаете его; когда у него все хорошо, вы хвалите его; когда он капризничает, вы воспитываете его. Когда он становится старше, вы обучаете, рассказываете, как вести себя в компании, и защищаете от угроз. Вы позволяете ему выстраивать свои границы, совершать некоторые ошибки и исправлять их.

У человека, сидящего напротив меня, никогда не было этих простых преимуществ. Он рассказывал мне о своем детстве. Ему ломали кости, он просто терпел насилие и так называемую дисциплину, он не извлекал из ситуаций никаких уроков. Его отношения с миром выглядели полным хаосом. Он не знал ничего о самоконтроле.

Я же слышал своих родителей.

«Никто не рождается плохим».

«Он психопат. Он должен быть наказан».

В настоящее время он слишком мало походил на человека. Каждая частичка моего образованного разума говорила мне, что он был жертвой, но я не мог воспринимать его таковым. Его мать и отчим бесчеловечно обращались с ним, и вот я тоже снова поступаю с ним так же. Я сочувствовал его жертвам – моя мать была того же возраста, что и одна из них. Он был монстром, и это все, что я в нем видел.

Я прислушался к требованию моего отца о возмездии. Преступник сам принял решение о том, как поступить. Его следовало бы повесить за это. Именно его небрежное безразличие к своим жертвам вышло на первый план[48]. Эта неспособность видеть в них реальных людей. Никто никогда не бесил меня так, как он.

Я почти наяву слышал свою мать: «Он жертва. Ему нужна любовь. Он нуждается в прощении».

Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ОЦЕНИТЬ ЕГО СОСТОЯНИЕ КАК ПРОФЕССИОНАЛ. НО Я ХОТЕЛ УБИТЬ ЕГО.

Я не желал разговаривать. Я был сосредоточен и отстранен. Мой ум никогда не был так ясен. Я мог бы исследовать себя как бы со стороны. Я был физиологически возбужден, дыхание и пульс участились, а сжатые в кулаки руки тряслись от ярости.

ПРЕКРАТИ.

– ПРЕКРАТИ! – крикнул я.

Он все еще говорил – его рот открывался и закрывался. Его рука все еще дергалась. Единственное, что я знал наверняка, так это то, что он должен замолчать. И перестать двигаться. Его преступления и его возбужденный пересказ тех событий низвели меня до его уровня. Я отбросил либеральные ценности, профессионализм и альтруистическое желание помочь. У нас не было абсолютно ничего общего, кроме наших примитивных побуждений.

Его были сексуальными. Мои – жестокими фантазиями о возмездии и мести.

Мне нужно было перестать слушать и мать, и отца в моей голове. Мне нужно было стать самим собой. Мне нужно было сделать выбор.

Меня воспитывали любящие родители, у меня было хорошее образование. Воспитание, которое я получил, было справедливым и целенаправленным. С философской точки зрения я всегда утверждал, что цена, которую мы платим за жизнь в справедливом и разумном обществе, – это отказ от права на личную месть. И тут зазвучал мой собственный голос.

«Держи эту мысль, Бен. Держи ее крепче».

И тогда я принял решение. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было, вероятно, самое важное решение в моей жизни. Решение, которое определило мои убеждения.

Я нажал коленом на кнопку тревоги. Я взял ручку и бумагу, надел очки, встал и, просто чтобы заглушить его голос, нажал также и кнопку на стене. Я вышел из комнаты для опросов под вой сирены, но все, что я слышал, – это стук пульса в моей голове, который вскоре сменился топотом шести надзирателей в кевларовой форме.

Я учащенно задышал, когда они подбежали, и протянул руку, чтобы остановить их. Я увидел, что у меня дрожит рука, глотнул воздуха и рассказал им, что произошло.

– Так вы подумывали о том, чтобы убить его? – спросил меня позже один из старших надзирателей, его шлем теперь лежал на стуле рядом с ним.

– Да, – признался я. – Полагаю, я думал о том, чтобы убить его.

Он выглядел задумчивым.

– Иногда мне тоже хочется убить заключенных, – сказал он. Я думаю, он пытался меня поддержать. – Важно не то, что мы думаем. Важно то, что мы делаем.

Я до сих пор не уверен, обращался ли он ко мне или разговаривал сам с собой. Но я точно знаю, что за девяносто минут Роберт заставил меня принять позиции обоих моих родителей, и я понял, что они не так противоречивы, как я когда-то думал. Я все еще испытываю сочувствие и гнев по отношению к Роберту, но теперь мои эмоции счастливо сосуществуют рядом друг с другом.