Я рассказала о том, как пит извалял несчастнуюв грязи. В общем-то выложила всю правду, умолчала лишь о Раздорове, РаеЛисицыной и Серже.

Полковник слушал внимательно, изредка задавалвопросы, потом хватил кулаком по столу:

– Говори правду!

– Честное пионерское, – испугаласья, – все это правда, чистая правда!

– С трудом верится, что ты вызвалаАркашке проститутку, тем самым поставив Зайку в дурацкое положение!

– Они подсунули мне второго января торт,который взорвался.

Вот я и отомстила – насчет торта не соврала.Вечером второго числа гадкие дети, мило улыбаясь, позвали мать пить чай. Вцентре стола красовался шедевр кондитерского искусства – гигантский бисквитныйзамок с кремовыми украшениями. Я обожаю сладкое, и домашним моя безобиднаяслабость хорошо известна. Дети вручили мне нож, а сами отошли подальше. Ничегоне подозревая, я воткнула нож в самую середину кондитерского великолепия.Раздался хлопок, и жирный крем залепил мне лицо, волосы и платье. Домашниепросто легли от хохота. Остатки отдали довольным собакам, из холодильникапоявился новый, на этот раз настоящий «Полет», и я принялась заедать обиду.

Но шутки не закончились. Вечером в спальнювошла, заливаясь слезами, Маруся. Указательный палец правой руки выгляделчудовищно. Ужасающая рана от ногтя до второй фаланги, сквозь запекшуюся кровьпроглядывает кость. Ребенок нес конечность, словно стеклянную, всхлипывал истонал. Сзади маячили Аркадий и Ольга.

– В хлеборезку угодила, – сообщиласпокойным голосом Зайка.

От страха у меня пропал голос, и я кулем оселана кровать. Потом заметалась по комнате! Куда ехать? В Морозовскую, вСклифосовского? Голос не вернулся даже тогда, когда хохочущая Маруська стащилас абсолютно здорового пальца резиновый, на котором и была «рана». Я толькоглазами хлопала.

Оказалось, Аркашка наткнулся на магазин«Смешные ужасы» и накупил разнообразных «приколов». Следующую неделю домашниезабавлялись тем, что подсовывали друг другу пенящийся сахар, немылящееся мыло,пластмассовых мух, пукательные подушки и попискивающую картошку. Наконец эторазвлечение им надоело, и ящик с отвратительными «шутками» сунули в кладовую.

Александр Михайлович внимательно выслушал ивздохнул.

– Значит, решила отомстить? Он тебе торт,ты ему стриптизерку!

– Ну да, – каялась я, –показалось забавно.

– Кому-нибудь другому ни за что неповерил бы, – заявил полковник, – но тебе может прийти в голову еще ине такое.

Я молчала, про себя торжествуя победу.

– Можно узнать, что с Рафаэллой?

– Ну и имечко, – усмехнулсяприятель.

– Рабочий псевдоним, имени не знаю.

Полковник стал названивать по телефону, а яотправилась за чаем. Коньяк он ни за что не станет пить на работе и Женьке непозволит.

Из больницы сообщили удивительные сведения.Валентина Петровна Иванова – так, оказалось, звали Рафаэллу – жива. Более того,девушке страшно повезло. Пуля отстрелила ушную раковину. Крови – целый таз,сотрясение головного мозга, но, как говорят врачи, «непосредственная опасностьдля жизни отсутствует». То ли у киллера рука дрогнула, то ли стрелять не умеет.

Утром пришлось решать сложную задачу. Ехать кнелюбезному преподавателю Федору Степановичу Круглову? Начать следить зашантажистом Иваном Николаевичем Раздоровым? Сунуться снова в «Бабочку»?

Размышления прервал телефонный звонок.

– Даша, – завел Степаниздалека, – как до дому добралась?

Странно, никогда раньше Степка не проявлялподобной заботливости.

– Все нормально.

– Как твои поживают?

– Отлично, говори сразу, что надо.

– Дашутка, будь человеком, не рассказывайникому про картину. Мы ее на днях свезем в Пушкинский музей на экспертизу. Атут дурацкое завещание. В общем, не нужно, чтобы Полина знала про Рембрандта.

Пообещав Войцеховскому не выдать тайны дажепод пытками, я решила сначала съездить в Институт Склифосовского, проведатьнесчастную Рафаэллу.

Приехала я очень вовремя. Девушка лежала втесной шестиместной палате, набитой телевизорами. Два, перекрикивая друг друга,показывали дурацкие ток-шоу, по третьему шел мексиканский сериал.

Рафаэлла лежала с забинтованной головой,отвернувшись к окну, от которого немилосердно дуло. На тумбочке стыла холодная,скользкая геркулесовая каша, в этой же тарелке лежал, угрожающе выставив кости,кусок селедки. На табуретке – полное судно и запах соответствующий.

– Валечка, – прошептала я, затаивдыхание, – Валечка!

Марлевый кокон зашевелился и повернулся. Слезынавернулись на глаза. Лица у Рафаэллы просто не было – невероятныйбагрово-красный синяк, глаза заплыли, губы запеклись. Но девушка узнала меня,потому что пошевелила пальцами и едва слышно прошелестела:

– Привет.

– Как ты? Родственники знают?

– Голова болит, – пожаловаласьбедняга, – шумно очень, и пить хочется. А родственников у меня нет, однаживу.

Я повернулась к Рафаэллиной соседке, тучнойстарухе, самозабвенно уставившейся на павлинообразного Валдиса Пельша.

– Сделайте чуть потише, видите, плохочеловеку.

– Здесь бесплатная больница, –отрубила старуха, – мне тоже плохо, притом я – ветеран войны, пенсия –копеечная, так хоть телевизор посмотрю.

И она демонстративно увеличила громкость.Волна злости буквально захлестнула меня. Ну, погоди, бабуля!

Я выскочила в коридор. Слава богу, не прежниевремена, когда нужно рассовывать медицинскому персоналу шоколадки по карманам ивымаливать внимание.

Через полчаса Валентину перевезли водноместную палату и установили индивидуальный пост. Красивая банкнота, итолстенькая санитарка пообещала кормить больную домашними обедами. Еще паразеленых бумажек, и около раненой засуетился доктор с обезболивающим. Но душавсе равно требовала мщения.

Я пошла в прежнюю палату. Глыбообразнаястаруха глядела боевик.

– Увезли твою в платную палату, –сообщила она, – за деньги все можно, только нам, бедным пенсионерам, сголоду подыхать.

Я оглядела стоящую на ее тумбочке батареюсоков, недоеденный кусок осетрины и вздохнула.

– Мы тапочки забыли.

Я наклонилась и вытащила из розетки вилкутелевизора.