Мои сундуки были уложены в течение часа, после чего мы отправились в довольно молчаливое путешествие, поскольку моя гордость не позволяла мне тратить силы на пустые разговоры. Моя спутница провела всю поездку, не отрывая глаз от часослова. В Виндзоре нас уже ждали: выскочившие слуги помогли мне выйти из экипажа и проводили в приготовленные для нас комнаты.

– Мы что, теперь будем обходиться без моих охранников? – спросила я, вспомнив угрюмую парочку, сопровождавшую меня на каждом шагу, когда я в последний раз жила при дворе.

– В них больше нет необходимости. Я сама буду составлять вам компанию.

Я резко обернулась к ней.

– Зачем я здесь? – требовательным тоном спросила я.

После моих слов на ее лице впервые с момента выезда из Бишема промелькнуло слабое подобие улыбки.

– Вашего мужа будут чествовать.

– Вот как? А могу я узнать, которого из них?

Не стоило этого говорить, но терпение мое было на пределе, точно старый, вконец изношенный пояс. Впрочем, графиня оставалась неуязвимой.

– Графа, разумеется. Король с королевой посчитали уместным, чтобы вы стали свидетельницей признания заслуг моего сына перед короной.

– Выходит, моя свобода – это временная поблажка?

Улыбка ее оказалась недолговечной.

– Да, пока Его Святейшество не примет обоснованность наших доводов.

– А пока я могу встречаться с кем хочу? Беспрепятственно?

– Разумеется. Но, конечно, при соответствующем сопровождении, в качестве которого буду выступать либо я сама, либо одна из моих женщин.

Ну а как иначе. Ведь ни одна из моих женщин со мной из Бишема не приехала.

Впрочем, могло быть и хуже. Ко мне могли приставить вооруженных стражников, которые постоянно таскались бы за мной. Придется обходиться уловками, имеющимися в моем распоряжении. Я даже не спросила, как будут награждать моего мужа, да меня это и не особо интересовало. Моей дружбе с Уиллом была нанесена глубокая и болезненная рана, когда он решил держать меня под замком.

И все же на помощь мне неожиданно пришли его нескромность и желание покрасоваться. В общем, я была безмерно довольна, что вновь оказалась в Виндзоре.

То, что разворачивалось вокруг меня, было обычной королевской методой – воодушевить Англию, охваченную мраком неопределенности вследствие эпидемии чумы и тупиковой ситуации в отношениях с ненавистной Францией, одновременно прославляя Господа, святого Георгия и английского короля. План этот был мне хорошо знаком. Король намеревался создать орден из рыцарей, которые будут достойны тех, кто собирался вокруг знаменитого круглого стола короля Артура, и которые торжественно поклянутся ему в своей преданности и приверженности его благородным целям. В памяти моей всплыл наш с ним давний разговор в библиотеке, состоявшийся до всей этой сумятицы с моими замужествами, когда он видел одним из этих молодых и достойных рыцарей Томаса Холланда. План этот, от которого он тогда отказался из-за скорби в связи со смертью первого графа Солсбери, теперь мог быть воплощен в жизнь.

Моя изначальная радость, связанная с возвращением ко двору, омрачалась глубоким сожалением, что Томас уже потерял такую возможность; но все же я была здесь, что было намного лучше, чем оставаться в Бишеме. Хотя здесь я волей-неволей должна была разделять восторг Уилла, который действительно становился одним из первых членов нового ордена, – в память о дружбе короля с его отцом и в знак признания безусловной собственной преданности Уилла. Был назначен день, когда должно было состояться торжественное принятие клятв, а также пресыщенная показной роскошью и великолепием церемония посвящения, организованная в неподражаемом стиле короля Эдуарда.

К часовне Святого Георгия я шла в сопровождении вдовствующей графини и моей матери. Мы стояли там, переполненные благоговейным трепетом и гордостью, и наблюдали за тем, как процессия направляется к входу в церковь. За королем и принцем Эдуардом шли двадцать шесть избранных; они были одеты в небесно-голубые цвета одежд Пресвятой Девы, плащи с серебряной отделкой, а на подвязке у каждого золотом были вышиты слова, которые они поклянутся сделать девизом всей своей жизни. Honi Soit Qui Mal y Pense. «Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает». Тот мой памятный разговор с Эдуардом принес впечатляющие плоды.

Я смотрела на Уилла и чувствовала, что не в состоянии придерживаться своей враждебности к нему. Новоиспеченный рыцарь королевского ордена Подвязки, он выступал медленно и величественно, как и подобает графу и близкому другу короля. В мою сторону он даже не взглянул. Мысли его сейчас были заняты более возвышенными вещами – высокой честью, оказанной ему наряду с представителями других великих кланов Англии.

Но, по мере того как серебристо-голубая процессия с кивающими плюмажами на шлемах проходила мимо, моя обида и негодование возвращались с новой силой. Здесь должен был бы находиться и Томас…

И вдруг у меня перехватило дыхание.

В последней группе рыцарей действительно шагал Томас, и легкий ветерок развевал его волосы, казавшиеся особенно темными на серебристом фоне. Шрамы не портили его, и он со своей впечатляющей крепкой фигурой выглядел величаво; голова его была гордо поднята, так что любой мог видеть следы боевых ранений на суровом лице, сохранявшем выражение праведной торжественности. Он вернулся из Авиньона, чтобы занять по праву принадлежащее ему место среди других прославленных рыцарей.

Мы с ним оба сделали вид, что не заметили друг друга, однако вдовствующая графиня схватила за руку мою мать, и они вдвоем придвинулись поближе ко мне, как будто опасались, что я могу опозорить их, начав звать на помощь. Он поравнялся со мной – я продолжала стоять неподвижно. Как бы мне ни хотелось заговорить с ним, это было невозможно, и у меня – как и у него – хватало чувства собственного достоинства, чтобы сдержать себя. Видел ли он меня? По большому счету это было неважно. Я поймала себя на том, что улыбаюсь солнцу, сиявшему во всем своем великолепии, потому что Эдуард простил Томаса в достаточной мере, для того чтобы ввести его в число избранных. Король для себя решил, что он в большей степени восхищается талантами Томаса, чем осуждает его выбор в личной жизни.

Сейчас я могла только стоять и любоваться этим зрелищем. Я не стану привлекать к себе внимания и вернусь в свою комнату без протестов и возражений, хотя внутри у меня все ожило и радостно трепетало. Но я не всегда буду такой покорной. Томас был в Англии, и я должна обязательно поговорить с ним. И если такой возможности мне не представится, я должна буду создать ее. Поэтому мой ум сразу же взялся за работу.

А потом началось торжественное чествование побед английского оружия – подачка, брошенная простому люду, пребывавшему в угнетенном и запуганном состоянии из-за чумы, которая вновь принялась косить свой пагубный урожай на земле Англии. Этот праздник должен был быть даже более зрелищным, чем строгая процессия рыцарей к церкви, чтобы наш народ, веселясь за едой и выпивкой, забыл на время о своих несчастьях. Вокруг витали разговоры о неповиновении, о гордости, о славе Англии. Это пробудило и мое стремление к сопротивлению. У меня не было ни малейшего желания полдня сидеть рядом с вдовствующей графиней и наблюдать за тем, как рыцари состязаются в конных поединках и единоборствах на мечах. Мне надоело, что меня ущемляли в правах и охраняли. Мне нужно было восстановить свою свободу в полной мере, нужно было поговорить с Томасом, причем не просто поздороваться издалека из-за матерчатых стен павильона для дам, откуда мы наблюдали за тем, как рыцари дубасили друг друга своими копьями и мечами.