Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эрика бродила по особняку, часто останавливаясь перед экспонатами коллекции европейского и азиатского антиквариата, которую Виктор собирал не одно десятилетие.
Как и происходило каждый вечер, девять членов прислуги: дворецкий, домоправительницы, повар, уборщики, садовники — удалились в свои комнаты, которые располагались над гаражом на десять автомобилей в глубине участка.
Они жили там как в общежитии, все вместе, мужчины и женщины. С минимумом удобств.
После десяти вечера слуги Виктору требовались редко, даже если он проводил вечер дома, но он хотел, чтобы прислуга, пусть все они принадлежали к Новой расе, постоянно находилась в особняке или в непосредственной близости от него. Чтобы он мог вызвать их в любое время дня и ночи. Чтобы не было у них других забот, кроме обеспечения для него максимального комфорта.
Эрику огорчали условия, в которых находились слуги. Они словно висели на стенных крючках, как инструменты, и хозяин брал их, когда возникала такая необходимость.
Ей приходила в голову мысль, что она сама находится в точно таком же положении. Но обладает большей свободой действий и может дни и ночи заниматься тем, что ее заинтересовало.
По мере того, как крепли ее отношения с Виктором, она надеялась, что сможет оказывать на него влияние. И прежде всего ей хотелось убедить его улучшить условия жизни прислуги.
Мысли о том, что другие нуждаются в ее поддержке, приводили к тому, что приступы отчаяния накатывали на нее все реже и реже. Заниматься тем, что тебя интересует, — это хорошо, но иметь какую-то цель, пусть и маленькую, куда приятнее.
В большой гостиной она остановилась, чтобы полюбоваться двумя инкрустированными комодами из черного дерева периода Людовика Пятнадцатого.
Старая раса создала произведения захватывающей дух красоты, так отличающиеся от всего того, что выходило из-под рук Новой расы. Эрику это ставило в тупик. Вроде бы никак не согласовывалось с уверенностью Виктора в том, что Новая раса превосходит Старую.
Виктор сам был большим ценителем искусства Старой расы. Вот и за два этих комода он заплатил более двух миллионов долларов.
Он говорил, что некоторые из представителей Старой расы достигали невероятных высот в искусстве, потому что их вдохновляла душевная боль. Глубокое чувство потери. Поиск смысла жизни.
Красота, однако, шла в ущерб эффективности. Создание прекрасного произведения искусства, говорил Виктор, не лучший способ расходования энергии, потому что не способствовало покорению природы и мобилизации человечества на достижение этой цели.
Раса, лишенная боли, раса, которой ее создатель указал предназначение и поставил перед ней цель, не нуждалась в красоте, потому что ей предстояло решить множество великих задач. Работая в одной команде, как пчелы в улье, все члены Новой расы направляли бы свои силы на обуздание природы, на решение проблем, с которыми не смогло справиться человечество, а потом, покорив Землю, Новая раса двинулась бы дальше, на другие планеты, к звездам.
Перед ними пали бы все барьеры.
Они сокрушили бы всех соперников.
Новые мужчины и Новые женщины не нуждались в красоте, потому что у них была сила. Те, кто чувствовал себя беспомощным, создавали искусство; красота становилась заменителем силы, которой они не могли обладать. Новой расе такой заменитель не требовался.
И, однако, Виктор коллекционировал произведения искусства и антиквариат Старой расы. Эрика задавалась вопросом: почему? Спрашивала себя, а знает ли сам Виктор ответ на этот вопрос?
Она прочитала достаточно книг, чтобы не сомневаться в том, что писатели Старой расы назвали бы его жестоким человеком. Но коллекция произведений искусства, собранная Виктором, давала Эрике надежду, что в нем, глубоко внутри, оставалась сердцевина жалости и нежности, которая при должном подходе еще могла проявить себя.
Не покидая большую гостиную, Эрика подошла к полотну Яна ван Гейсума,[36]датированному 1732 годом. И за это застывшее мгновение жизни Виктор заплатил миллионы.
На картине белые и пурпурные ягоды винограда могли брызнуть соком от самого легкого прикосновения. Спелые персики и сливы, казалось, светящиеся изнутри, раскатились по столу, ласкаемые солнечным светом.
Художник реалистично выразил красоту созревших плодов, но одновременно и очень тонко дал почувствовать, как эфемерна, сиюминутна красота даров природы.
Зачарованная гением Гейсума, Эрика, однако, подсознательно слышала какое-то поскребывание. Звук этот становился все громче и наконец отвлек ее от картины.
Повернувшись, чтобы оглядеть гостиную, она сразу увидела источник звука. Как пятиногий краб, лишенный глаз, по старинному персидскому ковру кралась отрубленная кисть.
Детектив Дуайт Фрай жил в бунгало, так заросшем плющом, что под зеленью скрылись крыши и самого дома, и крыльца. На каждом окне стояли ящики с цветами, всю северную стену занимала решетка с виноградными лозами.
Лужайку перед бунгало не выкашивали многие недели, половицы крыльца ходили под ногами. Бунгало в последний раз красили лет десять назад.
Если Фрай арендовал дом, владелец ему попался очень прижимистый. Если дом принадлежал Фраю, он слишком пренебрежительно относился к своей собственности.
Входная дверь была распахнута.
Сквозь сетчатую дверь Карсон видела грязно-желтый свет, просачивающийся из кухни. Кнопки звонка не нашла, поэтому постучала, потом постучала громче, крикнула: «Детектив Фрай? Эй, Дуайт, это О'Коннор и Мэддисон!» Появился Фрай, подсвеченный сзади, из кухни. По коридору шел, сильно покачиваясь, как моряк во время шторма.
Добравшись до сетчатой двери, включил свет на крыльце, моргнул.
— Что вам, говнюкам, нужно?
— А где же хваленое южное гостеприимство? — спросил Майкл.
— Я родился в Иллинойсе, — ответил Фрай. — И не следовало мне уезжать оттуда.
На нем были мешковатые брюки с подтяжками. Майка с пятнами пота открывала заросшие волосами дряблые груди, и Карсон знала, что они обязательно приснятся ей в кошмарах.
— Хирурга нашли, — сообщила она Фраю, — но нам нужно кое-что выяснить.
— Я же сказал вам в библиотеке… меня Хирург больше не интересует.
Волосы и лицо Фрая блестели, словно он опускал голову в бочку с оливковым маслом.
Принюхавшись к его дыханию, Карсон отступила на шаг.
— Мне нужно знать, когда ты и Харкер побывали в квартире Бобби Оллвайна.
Фрай покачал головой.
— Чем старше я становлюсь, тем меньше мне нравится вся эта кровища. Нынче никто никого не душит. Все только рубят и режут. Вот оно, чертово влияние Голливуда.