Возможно, странные звуки, которые Эрика слышала в спальне, издавала эта самая кисть, она перемещалась под кроватью, шебуршала в шкафчике в ванной. Оставила скальпель на коврике у душевой кабинки.

И вот эта последняя мысль привела ее к осознанию, что кисть — всего лишь инструмент того существа, которое общалось с ней посредством телевизионного экрана и побуждало убить Виктора. Существо это использовало телевизор точно так же, как кисть.

Использовало кисть, как хотело бы использовать ее, Эрику, чтобы уничтожить человека, которого оно называло злом.

«Нет другого мира, кроме этого».

Эрика напомнила себе, что она — лишенный души солдат армии материализма. Вера во что-то большее, чем то, что можно увидеть глазом, каралась смертью.

Словно кисть слепца, изучающая узоры персидского ковра, чудовище о пяти пальцах проследовало мимо мебели к двойной двери, которая отделяла гостиную от холла и ведущей вниз лестницы.

Кисть не бродила бесцельно. Наоборот, двигалась целенаправленно.

Половинка двойной двери была открыта. Кисть замерла на пороге, ожидая.

Эрика поняла, что кисть не просто двигалась целенаправленно, но еще и предлагала последовать за ней. Она шагнула к двери.

Кисть продолжила движение, перебралась через порог, в холл.

Хотя день давно уже сменился ночью, в похоронном бюро, не на фасаде, а на той части, что выходила в проулок, горел свет.

Майкл нетерпеливо надавил на кнопку звонка.

— И вот что еще. С какой стати Виктор Франкенштейн объявился именно в Новом Орлеане, а не где-нибудь в другом месте?

— А где, по-твоему, ему следовало объявиться? В Батон-Руж, в Балтиморе, в Омахе, в Лас-Вегасе?

— Где-нибудь в Европе.

— Почему в Европе?

— Он — европеец.

— Когда-то был, да, но не теперь. Став Гелиосом, он даже говорит без акцента.

— Вся эта гребаная история Франкенштейна… она же полностью европейская, — настаивал Майкл.

— Помнишь толпу с вилами и факелами, штурмовавшую замок? — спросила Карсон. — Он просто не мог туда вернуться.

— То было в кино, Карсон.

— Может, нам показывали документальный фильм.

Она знала, что несет чушь. Наверное, жара и влажность все-таки подействовали на нее. Возможно, если б ей вскрыли череп, то обнаружили бы бородатый мох, растущий на мозгу.

— Где, по-твоему, ведутся наиболее интенсивные исследования по генной инженерии, клонированию? — продолжила она. — Где совершаются самые выдающиеся открытия в молекулярной биологии?

— Если верить таблоидам, которые я читаю, вероятно, в Атлантиде, в нескольких милях под поверхностью Карибского моря.

— Все это происходит здесь, в старых добрых Соединенных Штатах Америки, Майкл. Если Виктор Франкенштейн жив, он, конечно же, обосновался именно здесь, в центре большой науки. А Новый Орлеан — достаточно отвратительное местечко, чтобы привлечь его. Где еще он смог бы хоронить своих мертвых в построенных на земле мавзолеях?

На заднем крыльце зажегся свет. Щелкнул врезной замок, дверь открылась.

Тейлор Фуллбрайт возник перед ними в красной шелковой пижаме и черном шелковом халате с аппликацией на груди: Джуди Гарланд[40]в роли Дороти.

— Ой, еще раз здрасьте! — как всегда, радостно воскликнул Фуллбрайт.

— Уж простите, что разбудили, — извинилась Карсон.

— Нет, нет. Вы меня не разбудили. Полчаса назад я закончил бальзамировать клиента и проголодался. Как раз делаю сандвич с копченым говяжьим языком. С удовольствием угощу.

— Нет, благодарю, — ответил Майкл. — Я наелся «Чиз дуддл», а она сыта энтузиазмом.

— Нам даже нет необходимости заходить к вам. — Карсон показала Фуллбрайту первую из фотографий, Роя Прибо, в серебряной рамке. — Видели когда-нибудь этого человека?

— Очень симпатичный парень, — ответил Фуллбрайт. — Но самодовольный. Знаю я таких. От них всегда неприятности.

— Больше неприятностей, чем вы можете себе представить.

— Но я его никогда не встречал, — добавил Фуллбрайт.

Из плотного конверта размером девять на двенадцать дюймов Карсон достала фотографию детектива Джонатана Харкера, которую взяла из полицейского архива.

— Этого я знаю, — без заминки сказал владелец похоронного бюро. — Он всегда приходил сюда с Оллвайном.

Дженна Паркер, любительница вечеринок, плакала. Она не в первый раз лежала обнаженной перед мужчиной, но впервые не могла вызвать сексуального интереса к себе. Ее рыдания заглушались тряпочным кляпом во рту и прилепленным поверх губ скотчем.

— Только не думай, что я нахожу тебя непривлекательной, — сказал он ей. — Нахожу. Думаю, ты — прекрасная представительница своего вида. Просто я — из Новой расы, и мне заниматься с тобой сексом все равно что тебе — с обезьяной.

По какой-то причине от его откровенного объяснения слезы у Дженны потекли сильнее. Джонатан даже обеспокоился, не задохнется ли она от рыданий.

Дав ей возможность привыкнуть к сложившимся обстоятельствам и взять эмоции под контроль, он вытащил из стенного шкафа докторский саквояж. Поставил на стальную тележку на колесиках и подкатил ее к столу.

Из черного саквояжа достал хирургические инструменты: скальпели, зажимы, ранорасширители, разложил их на тележке. Инструменты не были стерилизованы, но Дженне предстояло умереть по завершении исследования, поэтому не было причин оберегать ее от инфекции.

Вид хирургических инструментов вызвал у Дженны новый поток слез, и Джонатан понял, что их причина — страх боли и смерти.

— Что ж, если ты собираешься из-за этого плакать, конечно, плачь, потому что теперь уже ничего не поделаешь. Не могу я тебя отпустить. Ты заговоришь.

Выложив из саквояжа все инструменты, Харкер поставил его на пол.

На кровати лежал дождевик из тонкого, но прочного пластика, один из тех, что можно свернуть и упрятать в маленький пакет. Харкер намеревался надеть дождевик поверх футболки и джинсов, чтобы сократить до минимума процесс уборки после вскрытия.

Когда Джонатан поднял дождевик, в животе у него что-то дернулось, переместилось, перевернулось, отчего он радостно ахнул.

Отбросил дождевик. Задрал футболку, обнажив живот.

Другой давил на стенку брюшины, проверяя ее прочность. На животе образовалась заметная выпуклость.