— Нет, — ответила Кэти. — Но фотографий полно в спальне.

Она говорила чистую правду. На обеих тумбочках у кровати и на туалетном столике в дорогих серебряных рамочках стояли десятки фотографий Роя Прибо, главным образом, сделанные профессиональными фотографами.

— Он не страдал заниженной самооценкой, — сухо заметила Кэти.

Двадцатипятилетняя Дженна Паркер обожала потусоваться. Похоже, ее каждый вечер куда-то да приглашали.

Вот и в этот день, собираясь на какое-то позднее мероприятие, она начала готовиться к нему заранее, определенно что-то выкурила или чем-то закинулась, потому что вышла из квартиры уже покачиваясь и напевая себе под нос.

С наркотиками или без, Дженна всегда была счастлива, шагала, залитая солнечным светом, даже в дождливый день.

Но в этот вечер, не обещавший ни капли дождя, она, когда пыталась запереть дверь, казалось, плавала в четверти дюйма от пола. При этом никак не могла понять, какими должны быть отношения ключа и замочной скважины, и захихикала, трижды кряду не сумев вставить ключ в положенное ему место.

Возможно, что на этот раз она перебрала с «травкой» или «колесами».

Но четвертая попытка завершилась успешно, ключ вошел в скважину, повернулся, и Дженна заперла-таки дверь на надежный врезной замок.

— Шерил Крау,[33]— подал голос Джонатан Харкер, стоявший в дверях своей квартиры по другую сторону холла.

Она повернулась, только сейчас увидела его и одарила ослепительной улыбкой.

— Джонни!

— Когда ты поешь, голос у тебя — словно у Шерил Крау.

— Правда?

— С чего мне лгать?

— Зависит от того, чего ты хочешь, — игриво ответила она.

— Да перестань, Джен, разве я к тебе подкатывался?

— Нет. Но подкатишься.

— Когда?

— Позже. Раньше. Может, сейчас.

Она пару раз приходила к нему на обед: он готовил спагетти. Он бывал у нее. Правда, обед приобретался в китайском ресторане, потому что она не могла приготовить даже спагетти. Но их отношения не выходили за рамки чисто соседских.

Он не хотел заниматься сексом с Дженни Паркер. Он хотел лишь узнать от нее секрет счастья.

— Я же говорил тебе… ты очень уж напоминаешь мне мою сестру.

— Сестру. Да, точно.

— И потом, я достаточно стар и мог бы быть твоим отцом.

— Когда это возраст имел значение для мужчины?

— Не все мы свиньи.

— Ой, извини, Джонни. Слушай, я не хотела тебе грубить. Просто сейчас я лечу так высоко, что не всегда опускаюсь туда, откуда выходят слова.

— Я заметил. Зачем тебе наркотики? Ты счастлива и без них. Ты всегда счастлива.

Она улыбнулась, подошла к нему, нежно погладила по щеке.

— Ты прав. Я люблю жизнь. Я всегда счастлива. Но это же не преступление, изредка быть еще более счастливой.

— Знаешь, если бы я служил не в полиции, а в агентстве по борьбе с распространением наркотиков, может, я счел бы это преступлением.

— Но ты бы никогда не арестовал меня, Джонни. Наверное, не арестовал бы, даже если бы я кого-нибудь била.

— Пожалуй, что нет, — согласился он и прыснул ей в рот и нос хлороформом.

Ее удивленный вскрик подействовал так же, как резкий удар под колени, — бросил на пол. Она начала отплевываться, чихнула и отключилась.

Пластиковую бутылочку с хлороформом он взял в квартире Роя Прибо. Одну из трех, которые там нашел.

Потом он намеревался оставить бутылочку рядом с телом… Останки Дженны нашли бы лишь через несколько месяцев, и эксперты не смогли бы установить, что она умерла позже Прибо. А бутылочка стала бы одним из вещественных доказательств, по которым Дженну идентифицировали бы как последнюю жертву этого маньяка.

Джонатан поднял девушку без малейших усилий, занес в свою квартиру, ногой пнул дверь, закрывая ее.

Одна из четырех квартир на четвертом этаже пустовала. Пол Миллер, из квартиры 4C, уехал на какую-то конференцию в Даллас. Так что в тот момент на этаже находились только Джонатан и Дженна. Никто не смог бы стать свидетелем нападения и похищения.

Дженну не хватились бы день-другой. За это время он успел бы досконально исследовать ее внутренности, найти то, что имелось у нее и отсутствовало у него, а потом избавиться от останков.

Все эти меры предосторожности он предпринимал не потому, что боялся сесть в тюрьму. Нет, боялся он другого: как бы Отец не выяснил, что ренегат — это он.

В спальне Джонатан заранее отодвинул кровать в угол. Поставил на нее другую мебель, чтобы освободить место для стола, на котором он намеревался произвести вскрытие.

Пол он застелил пластиковой пленкой. На столе стояли две лампы, достаточно яркие для того, чтобы выявить источник счастья, будет ли он прятаться среди внутренностей или окажется в мозгу.

Положив Дженну на стол, он заметил, что из одной ноздри у нее течет кровь. При падении она ударилась носом об пол. Кровь текла несильно. Травма носа убить ее не могла.

Джонатан пощупал пульс. Ровный, устойчивый.

У него отлегло от сердца. Он опасался, что она вдохнула слишком много хлороформа, а это могло привести к химическому удушению или анафилактическому шоку.

Харкер хотел, чтобы во время процедуры она оставалась живой. А на каких-то этапах пребывала в сознании и реагировала на его действия.

В подвале «Рук милосердия», прячась между рядами шкафов с документацией, Рэндол Шестой слышит шум, который доносится из-за стен его мира: сначала он различает глухой звук захлопнувшейся двери в другой комнате.

Согласно тому, что подслушал Рэндол, вроде бы отгородившийся от окружающего мира стеной аутизма, только Отец входит и выходит через внешнюю дверь той комнаты. И теперь, после позднего обеда, как это часто бывало. Отец, должно быть, возвращается в «Руки милосердия», чтобы проработать всю ночь.

Съежившись в дальнем конце прохода между двумя рядами шкафов, Рэндол приподнимает голову и прислушивается. Через какое-то время слышит электронные тональные сигналы: кнопки с соответствующими цифрами нажимаются на панели электронного замка с другой стороны наружной двери, через которую можно выйти из хранилища.

Десять разных тонов, которые представляют цифры, от нуля до девяти, универсальны для всех наборных панелей, установлены ли они на телефонном аппарате, электронном замке или где-то еще. Они неизменны, какая бы фирма ни производила оборудование, в котором используются эти панели.