один дом, в котором бы в целости сохранились стекла. Дрова находились на набережной, и их нельзя было подвезти в город. Стекла же в городе не было, и чинить окна было нечем. Богатое и зажиточное население Риги если не терпело особенных страданий от голода и холода, то страдало от разбоя эстонских солдат и грабителей, действовавших под видом солдат, взламывавших и грабивших не только магазины, но и частные квартиры. Не только ночью, но и днем эстонские грузовые автомобили совершенно бесцеремонно подъезжали к какому-нибудь заранее намеченному магазину или складу, солдаты громили его, нагружали автомобиль платьем, мануфактурой, обувью или другими предметами и увозили все это в Балк. Правительство и военные власти смотрели на этот разбой сквозь пальцы, может быть, потому, что запрещением грабежа боялись обидеть своих сильных союзников и защитников, броневые поезда которых так искусно бомбардировали бермондтовские позиции, а может быть, потому, что большинство разграбленных магазинов принадлежало евреям.

Евреям вообще во время бермондтовщины пришлось перестрадать немало. Вооруженные грабители, в форме и без формы, забирались в еврейские квартиры под предлогом поисков спрятанного оружия, перерывали шкафы, комоды, кровати, забирали деньги, золотые и серебряные вещи и другие ценности. Хорошо, если дело ограничивалось только грабежом; были случаи, когда сопротивлявшиеся грабежу подвергались избиению и даже расстрелу. Особенно памятен кошмарный случай с убийством отца и сына Мееровичей. Когда тот и другой стали бороться с грабителями, последние позвали солдат арестовать Мееровичей, якобы сигнализировавших неприятелю из окон своей квартиры. Арестованные были отправлены в комитет по охране Риги, прозванный за свою жестокость «чрезвычайкой», где военный суд, заслушав обвинение солдат, постановил казнить Мееровичей. Последним тут же на дворе солдаты размозжили головы ручными гранатами, после чего на улицах были расклеены объявления комитета с сообщением о казни Мееровичей «за шпионаж в пользу неприятеля и сигнализацию из окон».

Положение еврейства, помимо грабежей, отягощалось еще злостной антисемитской кампанией газеты «Утро», издававшейся латвийским правительством на русском языке. Эта газета почти ежедневно сообщала, что в таком-то доме была замечена еврейская сигнализация, у такого-то еврея в кладовой обнаружен тайный телефон, такой-то и такая-то не берут латышских денег и пр. Даже молитвенные собрания в синагоге подозрительное «Утро» квалифицировало как тайные собрания. Естественно, что мобилизуемая еврейская молодежь предпочитала не идти в латышскую армию, а «самоопределялась» в литовском, белорусском, польском и украинском консульствах в Риге, за известную солидную мзду. Но это «самоопределение» молодежи влекло новые суровые репрессии правительства и военных властей по отношению к семьям «самоопределявшихся».

Неудачи под Либавой и развал армии

Так вот день за днем, без малейшего просвета и тянулись эти каторжные недели. А Бермондт не только не уходил, а, наоборот, терпя поражение за поражением, попытался отыграться на Либаве и Виндаве. Но его отряды, дойдя до Виндавы на расстояние 25 верст, повернули назад, так как и там стояли английские миноносцы. Плачевно кончилось дело и с походом на Либаву. В Митаве уже был назначен военный губернатор для Либавы, были составлены штаты уездных управлений и комендатур, но посланные 5 ноября двенадцать рот войск были дважды отбиты слабым латышским гарнизоном, поддержанным стоявшими в порту английскими крейсерами «Balkrous», «Fortigem», «Wachtmann».

В боях 5 ноября благодаря сильному огню английских крейсеров бермондтовцы понесли тяжкие потери и вынуждены были отступить к Гробину, потеряв часть своей артиллерии и пулеметы. Закрепиться где-нибудь поблизости бермондтовцы не могли, так как дальнобойная артиллерия сметала не только пехоту, но и батареи. Весь поход на Либаву ограничился только тем, что три аэроплана, обстреляв улицы пулеметным огнем и сбросив несколько бомб над английскими кораблями, удалились без особенной славы.

Новая неудача полковника Бермондта под Виндавой и Либавой и бесплодное стояние под Ригой окончательно добили бермондтовские войска в смысле падения дисциплины. Все больше и чаще увеличивались случаи неповиновения командному составу и неисполнение боевых приказов. Железная дивизия открыто выражала свое неудовольствие по адресу неспособных командиров, которые не сумели взять Ригу и, таким образом, обеспечить за дивизией права на землю. 25 октября генералу Бишофу было предъявлено следующее требование солдат Железной дивизии: «Мы твердо решили защищать свои, добытые ценой нашей крови и скрепленные договором, права на гражданство и поселение в Латвии и никому не позволим лишить нас нашей будущности. Мы единогласно постановили просить майора Бишофа довести об этом решении до сведения графа фон дер Гольца и всех командиров.

Именем собрания делегатов Железной дивизии: Гр. Экгельс, 2-я саперная рота, Железная дивизия».

В это же время бермондтовские вербовочные бюро в Берлине были закрыты полицией. В германском Национальном собрании министр иностранных дел открыто выразил свое сожаление о том, что германские солдаты так легкомысленно отдали себя в услужение бермондтовскому правительству.

Нежелание воевать теперь стало захватывать уже широкие армейские круги и офицерство, и напрасно Бермондт созывал собрание офицеров и громил их за распущенность и леность, напрасно служились благодарственные молебны о взятии Петрограда Юденичем. Вместе с сильным развитием пьянства в войсках с каждым днем усиливались грабежи мирного населения в Курляндии, у которого отнимался скот, хлеб, лошади и деньги. Обычная картина состояния войск, вступивших в пораженческую полосу. Не имея возможности широко реализовать краденое в пределах Курляндии и из страха расстрелов тыловые солдаты целыми отрядами перекочевывали из Курляндии в Литву. Но здесь они подвергались разоружению и заключению в концентрационные лагеря. Назначенные для борьбы с мародерством и дезертирством специальные отряды мало помогли делу. В довершение всей этой тяжелой картины у бермондтовского правительства к концу октября совершенно иссякли денежные средства, и солдаты или не получали жалованья, или получали его крайне неаккуратно, что усиливало брожение. По той же причине расстроилась и подводная повинность крестьян, не желавших принимать «аваловок», вследствие чего тюрьмы в Митаве и в занятых уездных городах Курляндии были переполнены до отказа. Но нужно отметить, что курляндское крестьянство в высшей степени доброжелательно относилось к бермондтовцам русской национальности. Несмотря на чрезвычайно строгие репрессии, оно укрывало русских дезертиров по деревням в течение целых недель, снабжало их надежными проводниками, которые переправляли русских солдат в сторону Витебска и Двинска, и кормило, не беря за это никаких денег, – качество особенно ценное, если принять во внимание прославленную жадность курляндских «серых баронов».

Катастрофический удар

В конце октября же произошел явный перелом военного счастья на сторону латышских войск. Бездарный и панический главнокомандующий латышской армии генерал Симонсон был отстранен от должности еще 16 октября вместе с начальником штаба полковником Лаймнешем, и вместо них были назначены: главнокомандующим – полковник Баллод, бывший командир антибольшевистской латышской бригады,