расположением бермондтовских войск. Так как воззвания эти были не анонимные, а подписанные фамилиями, известными русским солдатам, оставшимся по ту сторону Двины, они сыграли большую роль в разложении русской части бермондтовской армии.

Я должен категорически заверить, что отношение латышских солдат к пленным русским бермондтовцам было не только вполне корректное, но и братское. В то время как пленных немецкой национальности латыши беспощадно расстреливали, к русским солдатам было проявлено максимум внимания, предупредительности и заботы. Их не только не держали в плену, но и снабжали всем необходимым, считая их невинными жертвами обмана. Значительная часть русских бермондтовцев, по их личной просьбе, была отправлена латышами к генералу Юденичу на петроградский фронт, но уже, к сожалению, тогда, когда большевики прорвали его обходом матросского десанта, высаженного в Ораниенбауме.

По рассказам русских бермондтовцев, они абсолютно ничего не знали ни о приказах Юденича с требованием выступления на нарвский фронт, ни об объявлении полковника Бермондта изменником; не знали в точности, против кого их вели в бой; по объяснению их командиров, латыши были теми же большевиками, но несколько трусливее большевиков.

По словам этих же пленных, полковник Бермондт однажды посетил лазарет в Митаве, где находились раненые латышские солдаты, и произнес речь, в которой говорил, что Латвия не может существовать самостоятельно и потому будет присоединена к России. Другой раз Бермондт посетил еврейскую синагогу в Митаве и предложил митавским евреям организовать еврейский добровольческий батальон. 12 октября в Митаве было отслужено торжественное молебствие по случаю взятия Риги.

Тревога на Литве

Поражение армии полковника Бермондта под Усть-Двинском и его неудачи у Икскюля и Фридрихштадта отозвались и на настроении Литвы, державшейся до сих пор нейтралитета. Теперь, неожиданно для самой себя, Литва вдруг открыла у себя «колчаковский фронт». «Колчаковским фронтом» штаб литовской армии называл свой антибермондтовский фронт, не осмеливаясь называть его немецким фронтом, как это делали латыши в своих сводках. С этого времени маленький штаб маленькой литовской армии изо дня в день неизменно приводил одну и ту же реляцию: «На колчаковском фронте без перемен», «На колчаковском фронте ночь прошла спокойно…». Как будто когда-нибудь утро, полдень или вечер «на колчаковском фронте» в Литве проходили не спокойно.

Но это комическое обстоятельство все же не укрылось от внимания Бермондта, который 18 октября послал литовскому министерству иностранных дел и литовской Тарибе ноту:

«До меня дошли сведения, что литовские войска концентрируются в районе Шадов, близ Сагола. С некоторых пор до меня доходят слухи, которым я не могу верить, что литовское правительство намеревается напасть на мои войска. Имею честь заявить правительству Литвы, что моя единственная задача заключается в борьбе с большевиками; я не имею никаких намерений ставить литовскому правительству какие-либо препятствия в деле свободного развития литовского государства. Центральный совет занятых мною областей и я придерживаемся провозглашенных президентом Вильсоном принципов и признаем, таким образом, полный суверенитет литовского народа и его право самостоятельно решать свою судьбу. Я прошу Вас известить меня о причинах концентрации войск; я надеюсь достигнуть союза с Литвой для борьбы против нашего общего врага – большевиков».

Насколько серьезно в данном случае полковник Бермондт оперировал с принципами Вильсона, можно судить по тем комментариям к ноте, которые давал «Die Trommel» в примечании к этой ноте, видимо кого-то успокаивая:

«Текст этой ноты находится в явном противоречии с прежними разъяснениями и операциями полковника Бермондта в Латвии и полковника Вырголича в Литве, которые в качестве представителей русской власти не пожелали признать образования отдельных республик. Если сейчас правительство полковника Бермондта выступает в качестве поклонника принципов Вильсона и признает литовский суверенитет, то такая тактика объясняется лишь требованиями данного момента».

Разумеется, фактически никаких особенных агрессивных намерений литовцы не имели; они довольствовались своим «колчаковским фронтом», а если и происходили какие-либо воинские перемещения, то потому, что теперь, когда положение армии Бермондта было подорвано, в числе желающих оказать помощь Латвии оказалась и Польша.

Мною уже своевременно отмечалось, что сразу после ультиматума полковника Бермондта к латышам о беспрепятственном проходе его через Ригу латвийское правительство послало своих эмиссаров также и в Польшу. Не отказываясь в принципе от оказания помощи, Польша однако выставила следующие требования: отдача Польше Либавского порта и уступка Латгалии, которую Польша обязывалась освободить от большевиков. Во время пребывания латышских эмиссаров в Варшаве туда же прибыли и эмиссары полковника Бермондта – князь Кропоткин и граф Борх, в целях склонить польское правительство к нейтралитету, за что Польше великодушно предлагалась… вся южная часть Литвы. Но эмиссары Бермондта не были приняты польским правительством и им было предложено в кратчайший срок покинуть Варшаву. Латышские депутаты также выехали из Варшавы, не сойдясь в цене за помощь. Но теперь, задним числом, Польша тоже вздумала заработать на бермондтовщине. Этой запоздалой помощью, вероятно, и была вызвана тревога литовцев, переводивших свои войска в южную часть Литвы, рикошетом испугавшая и Бермондта.

Это была последняя нота полковника Бермондта. Весь литературный пафос его иссяк и главнокомандующий Западной армией теперь счел за благо приняться за свою прямую специальность: вместо нот стали говорить только пушки, минометы, бомбометы и аэропланы. И только один раз Бермондт не выдержал и послал-таки ноту… рижскому духовенству!

Страдания Риги

Потянулась долгая и бессмысленная осада несчастного города, длившаяся целых пять недель.

Я до сих пор не понимаю, чем именно руководствовался полковник Бермондт, пять недель разрушая город и убивая и калеча население, у которого большевики еще недавно выпустили столько крови. Подвинуться вперед он уже никак не мог, так как в Риге и Либаве стояли сильные союзнические эскадры, способные в любой момент из нескольких десятков тысяч людей сделать несколько десятков тысяч трупов. Латышская армия пополнялась новыми мобилизациями. Эстонцы в любое время могли увеличить свои вспомогательные силы на рижском фронте. Переправы через Двину сопровождались хроническими неудачами. Обескураженные поражениями войска явно разлагались и либо самовольно отправлялись в Германию, либо дезертировали в Литву, и этого дезертирства не могли предотвратить даже массовые расстрелы. И тем не менее Рига подвергалась ежедневной бомбардировке, и артиллерийский огонь то сокращался до нескольких дежурных выстрелов, то разгорался до степени урагана. Почти ежедневно делали визиты и аэропланы, считавшие своим долгом всегда сбрасывать бомбы.

Стрельба носила беспорядочный характер, начиналась в различное время, и поэтому никто не был уверен, где и когда человека, вышедшего из дому, может застигнуть смерть от разрыва снаряда. Было бы еще понятно, если бы бермондтовская артиллерия обстреливала те или иные стратегически важные районы и пункты, места или здания, казавшиеся чем-либо подозрительными,