— Чего бы тебе хотелось? У меня есть козий сыр и немного хлеба. А еще я могу приготовить киш.

Сначала мне показалось, что она откажется, но моя сестра сказала:

— Звучит заманчиво. Однако все же не стоит из-за меня беспокоиться.

Но я уже потянулась за мукой, стоявшей на полке над плитой. Пирог ― слоеный, теплый, вкусный — именно то, что нужно, если ты расстроен или у тебя шок. Я порубила масло ножом, достала кубики льда. Мы молчали, но это было уютное молчание между двумя людьми, которые не считали нужным заполнять тишину. Я вдруг вспомнила болтовню Венетии и то, как постоянно ожидала от нее нападения, и улыбнулась. По сравнению с моей младшей сестрой Фиби была очень спокойным человеком. Она молча сидела, постукивая пятками по стулу, и медленно попивала чай, наблюдая за тем, как я раскатываю тонким слоем тесто для пирога — небольшого, лишь для нас двоих, — а затем кладу его в холодильник. Я попросила Фиби мелко нарезать спаржу, что она и сделала, сосредоточенно хмуря брови. Если бы Эндрю увидел, как она держит нож, он тут же упал бы в обморок.

— Я говорила тебе, что почти не умею готовить, — виноватым тоном напомнила Фиби, заметив, что я вздрагиваю всякий раз, когда лезвие проходит в двух миллиметрах от ее ногтей.

Придвинув ко мне измельченную спаржу, она снова умолкла и, сложив руки, принялась наблюдать за тем, как носится по комнате котенок. Затем Поттс вернулся к пластиковым пакетам, стоявшим рядом со стойкой, и принялся играть с ними.

Увидев, что котенок задел рамку для фотографий, я торопливо присела на корточки и вытащила ее из пакета. Почему-то после всего того, что мы сегодня услышали, я не могла смотреть на эти лица. Может быть, это удастся мне позже, в другой день, когда у нас будет время во всем разобраться. Легонько шлепнув котенка, я посадила его у дивана и взялась за ручки пакета, намереваясь аккуратно его сложить. И тут у меня над головой раздался едва различимый вздох. Подняв голову, я увидела, что Фиби смотрит прямо на меня, что она заметила, как я прячу от нее мамин портрет. Она ничего не сказала, только отвела взгляд. Я медленно поднялась, чувствуя, как в кухне воцаряется неловкость.

— Иногда, — мягко произнесла Фиби, по-прежнему не глядя на меня, — обычно ночью, когда вокруг очень тихо, я испытываю огромное сожаление, думая о жизни, которую у меня не было возможности прожить. О том, что я упустила. — Она проследила взглядом за котенком, который опять носился по комнате. — Это чувство сидит у меня вот здесь. — И она постучала по горлу, а я понимающе кивнула. — Оно вызывает у меня панику. Как будто мне нужно вернуться в прошлое, чтобы найти ошибку и исправить ее, быстро, прямо сейчас. Думаю, именно поэтому я так бесцеремонно ворвалась в твою жизнь, пришла в твой дом, в кондитерскую, захотела встретиться с твоим отцом, с твоей сестрой. И всякий раз я возвращаюсь к вопросу, почему тебя оставили, а меня — нет.

Она снова умолкла, и ее глаза, прекрасные серые глаза, так похожие на мамины, так похожие на мои, все следили за котенком, который, прыгнув на стойку, принялся трогать лапкой горшки с луком и розмарином, из-за чего стебельки растений слегка закачались.

— Думаю, нам нужно снова поговорить с твоей матерью, — произнесла я. — Может быть, она вспомнит что-нибудь еще, что поможет нам… — Я умолкла, задумавшись, а затем добавила, глядя перед собой: — …Понять.

— Да. — Лицо Фиби на мгновение смягчилось. — Ей было нелегко, а я… Не стоило мне на нее набрасываться. Но я так рассердилась. — Она нахмурилась. — Просто мама никогда раньше об этом не упоминала, ни в одном из разговоров, которые мы с ней вели после того, как я обо всем узнала. Она лишь сказала, что меня усыновили в больнице. А на самом деле она просто взяла меня и сбежала, Эдди. Она разделила нас, и даже когда Мерк в прошлом году с ней связался, она солгала ему. И мне. Ты только подумай, ведь я могла найти Элизабет до того, как она умерла!

— Вряд ли у тебя бы это получилось, — как можно мягче произнесла я. — Мама погибла год назад. Судя по всему, Мерк уже после ее смерти отправил письмо твоей приемной матери. Он говорил, что они некоторое время не поддерживали связь. И не забывай, твоя мама сделала это не одна. Усыновление организовал доктор. — Ради Фиби я изо всех сил пыталась скрыть неприязнь, которую испытывала по отношению к миссис Робертс. — Думаю, она поступила так, как, по ее мнению, было лучше для всех.

Фиби грустно посмотрела на меня.

— Тебе легко говорить. В конце концов, ты жила с нашей настоящей матерью, а я… Меня просто бросили.

— Нет, Фиби, — воскликнула я, — тебя не бросили! Твоя приемная мать скрыла правду из-за любви к тебе, это же ясно. Она очень любила — и любит — тебя.

Фиби откинулась назад, прислонившись к стойке и увеличивая расстояние между нами.

— Но почему она — Элизабет — так долго не пыталась меня найти? Почему не вернулась за мной, не забрала в семью, частью которой должна была быть и я? В семью, в которой росла ты.

— Фиби, это произошло случайно! — ответила я, проведя руками по волосам. — Разве ты не понимаешь? Меня тоже должны были отдать на усыновление, но никто не захотел принять меня в свою семью. — Я взяла со стоявшего на стойке блюда резиновую ленту и отбросила волосы назад — так резко, что Фиби вздрогнула. — Что бы ты предпочла: расти с приемной матерью, которая так сильно хотела усыновить тебя, что готова была бороться до последнего и в конце концов сбежала из больницы, забрав тебя с собой, или с собственной, настоящей матерью, которая готова была тебя отдать? А? Скажи мне, пожалуйста.

Сестра посмотрела на меня, а затем ее плечи поникли.

— Прости, Эдди, ты права. — Фиби вдруг неуверенно рассмеялась. — Может быть, нам с тобой не стоит сейчас выяснять, кто из нас сильнее чувствует себя брошенным?

Я вздохнула и попыталась улыбнуться. Котенок подбежал ко мне, тронул лапкой за ногу и негромко мяукнул. Я подхватила его и прижала к подбородку, слушая негромкое урчание. И украдкой посмотрела на лицо Фиби с острыми скулами и серыми глазами, ставшее уже таким знакомым.

— Ты всегда была рядом со мной, — произнесла я, — все эти годы, что бы я ни делала. Все мои дни рождения были отмечены твоим отсутствием. Теперь, оглядываясь назад и вспоминая то, что мама делала и говорила, я понимаю это, вижу совершенно отчетливо. Что бы ни случилось тогда, когда мы родились, то ли она сама приняла это решение, то ли ее заставили это сделать, она не могла забыть о случившемся; думаю, я каждый день напоминала ей об этом. Она не забывала о тебе, ведь для нее я была всего лишь половинкой целого.

В кухне воцарилась плотная тишина. Дождливый вечер, стойка из нержавейки, поблескивающая в последних неярких отблесках дневного света, — все это вызывало у меня ощущение, будто я плыву среди постоянно перемещающихся в пространстве указателей. Запах пекущегося в духовке пирога и маленький котенок, которого я прижимала к своей шее, — все это сжалось до небольшого расстояния между мной и Фиби. А потом между нами вдруг установилась связь, глубокая, крепкая, словно звук натянутой струны, красивый, но неслаженный: мы действительно были половинками сероглазого существа, смотревшими друг на друга, двумя сердцами, бившимися рядом, ощущающими утраченную некогда глубину и все остальное, что еще могло быть, то, чем мы могли бы быть, и это было чудесно и страшно одновременно. По всей видимости, Фиби тоже что-то почувствовала. Она шелохнулась и взмахнула рукой, как будто одновременно отталкивала меня и тянулась ко мне.