Я так и не сумел дознаться, как Борден выполняет этотпроклятый трюк, но, по крайней мере, убедился, что он работает один.

Мне предстоит поездка в центр мира магии; в течение двухмесяцев я буду встречаться, а возможно, и сотрудничать с величайшимииллюзионистами Соединенных Штатов Америки. Наверняка кто-нибудь из них сможетподсказать мне ответ. Я еду в Америку, чтобы укрепить свою репутацию и, конечноже, сколотить приличное состояние, но теперь у меня появилась дополнительнаяцель.

Клянусь, что по возвращении секрет Бордена будет у меня вруках. Клянусь, что через месяц после приезда домой я начну показывать налондонской сцене усовершенствованный вариант этого трюка.

На борту п/х «Сатурния»

Позади ровно сутки ходу из Саутгемптона, штормовая качка вЛа-Манше и короткая стоянка в Шербуре; теперь держим курс на Америку. Судновеликолепное: паровая машина работает на угле, три палубы, прекрасные условиядля размещения и досуга европейского и американского высшего света. Моя каюта –на второй палубе; в попутчиках у меня оказался некий архитектор из Чичестера. Яне открыл ему свою профессию, невзирая на его деликатные светские расспросы. Яуже соскучился – соскучился по своим родным.

Закрываю глаза и вижу, как они стоят под дождем на причале имашут, машут, машут. В такие моменты мне хочется, чтобы моя магия приобреласилу колдовства: один взмах волшебной палочкой, таинственное заклинание – и вотони все здесь, рядом со мной!

Все еще на п/х «Сатурния»

Мучаюсь от морской болезни, но все же не так, как мой новыйзнакомый из Чичестера, которого прошлой ночью омерзительно выворачивало прямо вкаюте. Бедняга сгорал со стыда и долго извинялся, но исправить уже ничего немог. Из-за чувства гадливости мне второй день кусок не идет в горло.

Пишу эти строки, а на горизонте уже показались очертанияНью-Йорка. Через полчаса встречаюсь с Каттером, чтобы проверить, все ли у негоготово к выгрузке. Писать больше нет времени!

Только теперь путешествие начинается по-настоящему!

Ничуть не удивляюсь, что со времени последней записи особытиях моей жизни минуло почти восемь месяцев. Открыв дневник, я испытываюжелание (которое посещало меня и прежде) уничтожить его целиком.

Такой поступок был бы символичен, потому что я уничтожил,перечеркнул или отбросил все обстоятельства, которые прежде составляли моюжизнь.

Впрочем, еще сохраняется одна тонкая нить. Когда я началвести дневник, мною двигало по-детски наивное стремление описать всю мою жизнь,как бы она ни сложилась. Сейчас уже не вспомнить, каким я виделся себе издетства тридцатишестилетним, но такого поворота событий нельзя было ипредставить.

Джулия с детьми осталась в прошлом. Каттер остался впрошлом. Обеспеченная жизнь осталась в прошлом. Меня охватила апатия, отчегокарьера пошла на спад и тоже осталась в прошлом.

Я потерял все.

Зато нашел Оливию Свенсон.

Не стану подробно о ней рассказывать; просматривая записиминувших лет, я вижу, с каким восторгом живописал свои чувства к Джулии, икраснею от неловкости. Я достаточно пожил на этом свете и достаточно далекозаходил в сердечных делах, чтобы не доверяться более своим эмоциям.

Скажу только, что я оставил Джулию ради Оливии, которуювстретил и полюбил в начале этого года, во время американских гастролей. Мыпознакомились на приеме, устроенном в мою честь в славном городе Бостоне (штатМассачусетс); она подошла ко мне, чтобы выразить свое восхищение, как впоследние годы поступало множество женщин (пишу об этом без тени тщеславия).Может, потому, что я был вдали от дома и по иронии судьбы особенно сильноскучал по своей семье, но впервые в жизни меня откровенно подцепили на крючок.Оливия, работавшая танцовщицей, присоединилась к моей труппе. Когда насталовремя уезжать из Бостона, она отправилась вместе с нами, и дальше мы уже неразлучались. Более того, не прошло и пары недель, как она начала выходить насцену в качестве моей ассистентки, а впоследствии прибыла вместе со мною вЛондон.

Каттер этого не одобрял; он дождался конца гастролей, но повозвращении мы с ним немедленно расстались.

Равно как и с Джулией, что было неизбежно. Когда я лежу поночам без сна, меня до сих пор преследуют раздумья о бессмысленности этойжертвы. Когда-то Джулия была для меня всем; можно сказать, именно она помогламне войти в тот мир, где я существую и поныне. Мои дети, беспомощные иневинные, тоже принесены в жертву. Скажу лишь одно: мое безумие – это безумиестрасти; все иные чувства, кроме влечения к Оливии, во мне отмерли.

Поэтому я не могу доверить бумаге (пусть даже оставшисьнаедине со своим дневником) слова, поступки и страдания последних месяцев.Говорить и действовать досталось мне, а страдать – Джулии.

Теперь я обеспечиваю Джулии жизнь в отдельном доме, где онапоселилась под видом вдовы. Дети остались с нею, она избавлена от материальныхзатруднений и не обязана встречаться со мной, если сама этого не захочет.Кстати сказать, мне и не следует появляться у нее в доме, чтобы не нарушитьвидимость ее вдовства. Вот так я волей-неволей превратился в покойника.Навещать детей у них дома мне заказано, приходится довольствоваться редкимипрогулками. Виню в этом только себя самого.

Встречаясь с детьми, я мимолетно вижу и Джулию; от ее нежнойкротости у меня сжимается сердце. Но обратной дороги нет. Что сделано, того невернуть. Когда я не думаю о потере семьи, мне кажется, что я счастлив. Но я ниу кого не ищу оправдания. Я знаю, что сломал себе жизнь.

У меня всегда было правило – не делать людям зла. Дажеоставаясь на ножах с Борденом, я далек от мысли причинить ему боль илиподвергнуть опасности; по мне, лучше его вывести из равновесия или осмеятьперед публикой. Но теперь я вижу, что причинил страшное зло четверым душам,ближе которых у меня никого не было. Рискуя показаться пустословом, могу толькодать зарок, что ничего подобного больше не сотворю.

Моя карьера сызнова начинает обретать устойчивость. Из-заперипетий, последовавших за моим возвращением из Соединенных Штатов, я упустилвсе ангажементы, которые обеспечил Анвин за время моего отсутствия. Ну, ничего:я вернулся не с пустыми руками и подумал, что могу позволить себе некотороевремя не работать.

Сегодня я открыл дневник потому, что почувствовал в себепорыв выбраться из трясины самобичевания и апатии, дабы вернуться на сцену. Ядал распоряжения Анвину, и, возможно, мои дела опять пойдут на лад.

В ознаменование этого решения мы с Оливией сходили вкостюмерное ателье, где с нее сняли мерку для пошива выбранного ею сценическогонаряда.