Анатолий Сивушов: Почему мне кажется, что я понимаю внутреннюю трагедию Высоцкого — при всем этом внешнем успехе и признании? Казалось бы, любит же его народ! Но этого недостаточно: не хватает некой официальной «галочки». И тут проявляется традиционное «актерское позерство». Например, Николаю Еременко, с которым мы долго дружили, это актерское позерство было очень свойственно. В этом отношении, общаясь с Еременко, я тоже чувствовал у него постоянную боль. К нему нельзя было подойти на улице, хлопнуть по плечу и сказать: «А, это вы!» Он создавал жесткую дистанцию для окружающих. Это было даже написано на его лице. Однажды, когда только появились мобильники, он купил себе телефон, и как многие творческие люди, не очень дружащие с техникой, попросил заполнить ему список контактов. Я сначала подумал, что их будет очень много, но оказалось, что у него было всего-то меньше десятка номеров: жена, дочь, механик, который машину чинит… и кто-то еще. Думаю, что Высоцкий был похожей личностью: не подпускал к себе многих, но сам же и страдал от этого. И затем закрывался из-за того, что страдает.

Помню, Николаю Еременко исполнялось 50 лет. Он уезжает ко мне на дачу. Категорично так заявляет: не хочу, мол, больше никого слышать — все надоели! При этом каждые полчаса он звонил в Москву и осведомлялся: «Ну, что? Кто еще поздравил?» Он сидел, как на иголках. Вижу, что у него настроение все хуже и хуже становится. Предлагаю: давай шашлык из осетрины сделаем. А это был конец 90-х годов, не везде можно купить осетрину. Едем в один магазин, в другой… Николай на глаза надвинул меховую шапку — а это зима, 14 февраля — чтобы его не узнали… Вдруг в одном из магазинов находим мы эту несчастную осетрину. Стоим на кассе уже, а Николай громко так объявляет: «Слава богу, теперь к юбилею все готово!» Кассирша заинтересовалась: «А какой юбилей сегодня?» А он шапку с глаз — назад, на затылок сдвинул, и гордо так ответствует: «У Николая Еременко!» Тут кассирша и узнала его: «Ой, это вы! Я вас поздравляю!» И я вижу, как Николай просто расцветает на глазах. Казалось бы — народный артист, все у него есть, и все его знают. Ан нет!

Геннадий Николаев: С первого дня практики в Театре на Таганке, я поставил себе задачу: первым поздороваться с Высоцким! В старом здании театра — со служебного входа шел длинный-длинный коридор, который вел в закулисную часть сцены. Каждый, кто входил через служебный вход, должен был пройти по этому коридору — там даже разминуться было трудно! А на Таганке — как, впрочем, и в каждом театре! — по неписанной театральной этике в закулисной части здороваются со всеми: потому что «случайных» людей, как правило, там не бывает. Но в Таганке это было подчеркнуто важным: здороваться со всеми! Любимов требовал этого очень строго. Потому что в служебные помещения приходили именно друзья театра. Когда я в первый раз шел по этому коридору, смотря по сторонам, — все-таки святая святых прославленного театра! — вдруг, как из-под земли, появился Высоцкий и сказал мне: «Здравствуйте!» И вот тогда я и дал себе слово, что в следующую встречу я обязательно первым поздороваюсь! Увы, за весь год работы в театре я так и не умудрился — просто не успел! — первым поздороваться с Высоцким. Он ходил очень стремительно, но при этом — очень тихо. Тут важно — не крадучись, а именно «тихо»: не в туфлях с цокающими каблуками, а в какой-то мягкой спортивной обуви: мокасинах, кроссовках, даже кедах. Шел беззвучно и появлялся всегда неожиданно. И традиционно здоровался первым. Я злился на себя, что опять не успел поприветствовать первым, но ничего поделать с этим не мог!

Лариса Лужина: У Высоцкого никогда не было звездной болезни! Потому, что Володя действительно обладал огромной самоиронией. Именно она спасает от гордыни и тщеславия. Когда он выступал, то говорил: не аплодируйте после песен — аплодисменты отнимают время, без них я могу на две-три песни больше спеть в концерте!

Владимир Родионов: Высоцкий был гораздо доступнее, проще в общении, чем другие «звезды эстрады» той поры — особенно между концертами и гастролями. Свободно общался со всеми: и зрителями, и нами, музыкантами. Помню, в Белгороде даже провел девушек наших солистов вечером в гостиницу: до этого их упорно не пускали швейцар и горничные».

Николай Бурляев: Одна из наших последних встреч с Владимиром Высоцким состоялась у Беллы Ахмадулиной. Он тогда пришел в гости вместе со своей женой, Мариной Влади. Я запомнил, как он представлял меня Марине — мы же тогда еще не были с ней знакомы. Он смотрел на нее с огромной нежностью и говорил: «Вот это — тот самый Коля Бурляев. Помнишь же фильмы «Иваново детство», «Андрей Рублев»?» Он очень хотел, чтобы я понравился Марине. И я тогда увидел прежнего Володю, которым его запомнил в 1961 году. Его душа совсем не изменилась, хотя к этому времени — конец семидесятых! — он уже стал легендой, кумиром миллионов! И тем ни менее: какой честный, преданный друг. Никакой заносчивости, некого «отношения свысока» — просто предельная искренность и дружелюбие!

Ирэна Высоцкая: Когда Владимир приезжал к моему папе в больницу, в отделение хирургии, то там буквально все были счастливы! Владимир же всегда был скромнейший, простой, доступный парень. Со всеми общался в отделении, руки жал. Я вместе с ним тогда к папе пришла, мне 21 год был. Помню, там находился лет пятнадцати мальчик — подскочил к Володе и все вертелся вьюном вокруг него. Попросил автограф, так Владимир написал ему аж целое послание! Потом этот мальчик — когда вырос, женился, обзавелся детьми — нашел где-то мой телефон, позвонил и говорит: «Я помню ту нашу встречу. И бережно храню послание, что мне тогда Владимир Семенович написал. Это теперь семейная реликвия». А еще я помню, как уже после окончания школы моя бывшая классная руководительница, Ольга Алексеевна, встретила меня и спросила: «А вашего брата Владимира не развратила слава?» Я ответила: «Ни капли!» И нисколько не покривила тогда душой.