Аким молча кивнул, трезвая речь жены успокоила его. В порыве благодарности он обнял и поцеловал Меточку.

– Ладно, ладно, – отмахнулась она, – давай звони. И говори, как я сказала.

Аким для успокоения прошелся, прикинул, с чего начать, снял трубку.

Все вышло, как предсказала Мета. Сначала Аким молол ничего не значащее. Илларион Варсанофьевич отвечал ему в том же духе. Каждый, похоже, выжидал, кто первым коснется щекотливой темы.

Выжидая таким образом, Кавалергардов досадовал: «Этому хмырю все, как видно, до фени». Ему хотелось уязвить беспечного баловня. Нарочито обнаженно он выложил насчет неисправности машины, что все ее данные под сомнением и что ученый Кузин уволок аппарат к себе. Про это уже прознали в городе, и в связи с этим распространяются крайне неблагоприятные слухи.

Тон, каким говорил патрон и благодетель, возмутил Акима, и он взорвался:

– Сволочи. «Двое под луной» охаяли, а теперь и вовсе утопить собираются, – плачущим голосом проговорил Востроносов.

– А ты не паникуй, – охладил его Кавалергардов.

– Да как же, ведь поедом едят, из колеи выбивают. Роман начал, а тут топором по нервам…

– К этому надо быть готовым. Теперь-то важнее важного не паниковать. Не так все трагично. Давай-ка завтра свидимся и трезво потолкуем. Ты не на даче ночуешь?

– Если надо, махнем туда.

– Вот и лады. Утречком ко мне. Не зря говорят: утро вечера мудренее. И супругу прихвати. Она лишней не будет.

Востроносов тут же передал разговор жене, она отреагировала кратко:

– Поехали.

На следующий день и роса не успела сойти, а Кавалергардов, Аким и Металлина расхаживали озабоченные по дачным дорожкам под прохладной сенью разлапистых сосен, сквозь которые только начинали пробиваться золотые потоки набиравшего высоту солнца.

Кавалергардов кратко, но достаточно основательно обрисовал то, что произошло позавчера в редакции «Восхода». Все объяснил отчасти взбалмошностью ученого, у которого от умственного перенапряжения нервы взыграли. Высказался и насчет происков закоренелых групповщиков и весьма сомнительных людей, под чьим влиянием оказался на этот раз даже далекий от литературы Кузин.

Выслушав Кавалергардова, Аким призадумался, а Меточка тут же добавила:

– Еще только все началось, а круги широко пошли. На киностудии вовсю треплются. Сама слышала.

– Теперь все навалятся, – тяжко вздохнул Востроносов.

– Тем более надо отнестись серьезнейшим образом. Борьба есть борьба, она требует действий и ума, – наставительно произнес Кавалергардов.

– Каких действий? – живо спросил Аким.

– Я на этот счет пораскинул мозгами. Полезно встретиться с Кузиным. Наши враги с ним работали. Я это ноздрей чую, а нам сам бог велит. Это раз. Другое: где нужно, попробую заручиться поддержкой, уже толковал кое с кем, – Илларион Варсанофьевич остановился и, тыча в петушиную грудь Востроносова, внушал: – Ведь дело не только в тебе, тут, понимаешь, разгорается большая игра. А козыри пока у нас на руках: кому известно, что машина испортилась до того, как была получена твоя рукопись? Даже сам Кузин поручиться за это не посмеет. А то, что по углам треплются, так цена этому – копейка. Собака лает – ветер носит.

– Если бы по углам, – скорбно заметила Меточка.

– Вот и надо не мешкая наступить на языки. Крепко наступить, – строго отрезал Кавалергардов. – Гений – это, понимаете, лицо общества. И никому не позволено этим играть: сегодня гений, завтра не гений.

– Но ведь рта никому не заткнешь, – с отчаянием молвил Востроносов.

– По углам пусть болтают. Главное, чтобы в печати – ни-ни. Об этом я позабочусь. Только ты, понимаешь, не будь кисейной барышней, мокрой курицей и так далее. Держи, как говорится, грудь колесом и хвост морковкой. Ты ничего не знаешь, и для тебя ничего не произошло. Понятно? А с этим Кузиным поговори. С глазу на глаз. Чайников поможет. Не теряйся. Он – ученый, а ты тоже – фигура. Характер покажи. У гения должен быть характер.

Аким слушал и тяжело молчал. Ему и боязно и противно было актерствовать, делать вид, что ничего не произошло, что он ничего не знает и ведать не ведает, быть самоуверенным, когда на сердце кошки скребут, и без того последняя уверенность в себе покидает. «Может, вот сейчас, – мысленно прикинул Востроносов, – и начинается самое трудное во свей моей жизни?»

Кавалергардов не заметил смятения Акима и обратился к его жене:

– Вам, Меточка, персональное задание: никого к нему не допускать, держите мужа на самом коротком поводке. Сейчас полезут с притворными сочувствиями и те, и эти, с разными провокационными подходами. Гоните всех! Категорически.

Металлина согласно кивнула, такое поручение ей было по душе.

– Над новой вещью, говоришь, работаешь? – прервал невеселые раздумья Акима Илларион Варсанофьевич.

Востроносов лишь покачал головой.

– Что так?

– Да какая, к чертям, работа, ведь поедом едят.

– Никуда не годится, – строго сказал Илларион Варсанофьевич, – гений тем и отличается от всех остальных, что он, понимаешь, работает в любых условиях. Всегда работает! Это посредственности все сваливают на условия. То им не так и это им не эдак. Для гения подобных вещей не существует. Запомни и усвой. И вот еще что, мотай-ка на полгодика в творческую командировку. На Дальний Восток или на Север, в вечную мерзлоту, на ударную стройку. От дрязг подальше. И матерьяльчик для романа копнешь первосортный. Размахнешься на зависть всем. Советую.

Акиму совет был по душе, и он поблагодарил Кавалергардова.

– Но с Кузиным потолкуй, – повторил Илларион Варсанофьевич, – и виду не показывай, что робеешь или там тушуешься. Дай понять, что нас голым руками не возьмешь.

После этого разговора Востроносовы устремились в город к Чайникову. Умолять его связаться с Кузиным долго не пришлось. Аскольд отлично понимал, что инициатива от шефа, и готов был сделать все, чтобы такая встреча состоялась как можно быстрее.

Но Никодим Сергеевич на этот раз заупрямился. Он заявил, что положительно не видит никакой необходимости в такой встрече, по его мнению, нет предмета для разговора. Большого труда стоило уломать его переговорить с Акимом хотя бы по телефону.

Разговор получился сухой и даже резкий. Никодим Сергеевич заявил, что он может помочь лишь одним – в ближайшие дни отладить машину и тогда еще раз проверить степень достоинства его произведений. Аким понял, какому риску подвергается, и запротестовал – к старым вещам нет смысла возвращаться, а вот новую рукопись готов пропустить через машину и безропотно принять любой приговор. Кузин согласился.

Разговор не развеял тревоги Акима. Проклятая машина, не будь ее, и горя не знал бы. А теперь придется мучиться, чем все кончится, когда Кузин исправит…