Артур все это хотел сказать своему приятелю, но решил, что сейчас не время и не место, стоит поберечь для другого случая.

Когда-нибудь еще пригодится. А сейчас и смысла нет. Хотя разговор насчет либретто и не доведен до точки, но для начала сказано вполне достаточно, принципиальное согласие получено, заявочный столб вбит, теперь надо выбить наиболее выгодные условия договора, тогда все образуется само собой. Так считал Подлиповский. Аким же удовлетворился тем, что отделается лишь обещанием, время и в самом деле еще может пригодиться на что-то более стоящее, а окончательным согласием не связал себя. Горизонт перед ним чист, небо над головой без единого облачка – так полагал Востроносов, нисколько еще не подозревая о том, что именно в это самое время уже ползет и ширится, набирает силу слух о его дутой гениальности, о том, что каким-то непонятным образом разок обмишурилась чудесная машина и выдала совсем не то, что следовало, а ей – нашлись безответственные простофили – поверили.

Всякий слух, касающийся более или менее известного человека, приобретает характер сенсации. А сенсация подобна эпидемии, она мгновенно распространяется по белу свету и поражает всех, кто встретится на пути, разит и того, кому до этого нет и не может быть никакого касательства, кого сенсационная новость и интересовать-то ни с какой стороны не должна. Но раз сенсация, то тут уж никто не устоит.

Первоначально сенсация выпорхнула из скромных уст Матвеевны, поделившейся добытой информацией только с Лилечкой, от которой она не вправе была что-либо существенное скрыть, ибо отношения их держались много лет на широко признанном принципе – услуга за услугу. Лилечка шепнула под большим секретом надежной приятельнице, а кто же способен секрет, да еще большой, удержать в себе. И слух пошел гулять. Удивительно ли, что этот слух, подобно тому, как поется в популярной песне, со скоростью ракеты в тот же вечер оказался «на другом конце планеты» и незамедлительно по быстрым волнам эфира вернулся обратно.

Можно только дивиться тому, что намечавшееся развенчание Акима Востроносова стало самой оживленной темой разговора не в редакционных коридорах, а в первую очередь в одном из салонов-парикмахерских, именуемых в просторечии стекляшкой. Каким образом он залетел туда, не берусь объяснять. Впрочем, в салоне-парикмахерской в тот день судили не Акима Востроносова, гений он или не гений – это мало кого здесь волновало, доставалось главным образом его жене, Метталине.

– Ну и наглая же эта Меточка, – возмущалась, узнав новость, классная маникюрша Нонна Лобастова, по роду своей деятельности много раз державшая в своих руках пальцы – что там пальцы, с ними ладонь и запястья! – всяких знаменитостей, поклонники которых за счастье считают не только удостоиться рукопожатия, а даже мимолетно прикоснуться к краешку одежды. – Ну и наглая же эта Меточка, – захлебывалась праведным гневом Нонна, – держит себя на равных с Аллой Пугачевой и Натальей Гундаревой, а муж у нее, оказывается, вовсе и не гений, а так, неизвестно даже кто… Не выношу наглых! И тебе, Светка, удивляюсь, – выговаривала она своей подруге, мастеру стрижки и укладки, – как ты перед ней, дура, стелешься, словно перед женой директора гастронома, кресло по полчаса держишь, а она вечно опаздывает. Я ей, как только сунется, так и врежу: «Женщина, в порядке общей очереди!» Так и врежу…

Меточка, понятно, ни сном ни духом насчет тех козней, какие против нее замышлялись в салоне-стекляшке, потому что с самого утра была на павильонных съемках. Она и не подозревала, что новость, так близко касающаяся ее, подобно ручейку просочилась и на съемочную площадку, взбудоражила и киностудию. Ее смаковали уже актеры и гримеры, осветители и строители, равно как и все прочие. И только Мета Востроносова пребывала в неведении. Иным и не терпелось просветить ее на сей счет, но не у всякого хватает духу вот так ни за что ни про что шарахнуть ближнего поленом по голове. Однако актерская среда не оскудела еще доброхотами.

Как только закончились съемки эпизода, Меточку самым дружеским образом подхватила под ручку молодая актриса Злата Пикеева и, очаровательно улыбаясь, будто желая несказанно обрадовать, со всей язвительностью, на какую была способна, не проговорила, а прямо-таки пропела:

– Как это твой Востроносов так грандиозно слинял?

– Что ты хочешь сказать? – улыбаясь так же очаровательно, но нисколько не скрывая раздражения, парировала Мета.

И тут Злата с прежней радушно-очаровательной улыбочкой выложила, не только не смягчая, а, наоборот, сколь возможно усиливая все, что до нее дошло о творческой несостоятельности Акима Востроносова, не считая при этом нужным сколько-нибудь скрывать своего праведного гнева по поводу того, что у нас любят из любой пустышки сделать непременно талант, а то и гения. И все это говорилось без раздражения, а самым учтивым тоном, любезно.

Глядя со стороны, можно было заключить, что подружки беседуют о чем-то приятном, стараясь доставить друг другу как можно больше удовольствия. На самом деле то была схватка, короткая, решительная, разящая.

Хотя Меточка от природы была не робкого десятка и собой владеть умела на зависть многим, но на этот раз и она едва удержалась на ногах. И не удержалась бы, если бы в последний момент не прислонилась к стене. А прислонившись, тут же с самой искренней болью воскликнула:

– Какой ужас! Какой ужас!

Услышав этот возглас, острохарактерная Пикеева с гордо поднятой головой победительницы удалилась, наслаждаясь произведенным эффектом. Ее тешила надежда, что раз покончено с Акимом Востроносовым, то тем самым будет покончено и с Меточкой, которую она считала, как, впрочем, и всех остальных молодых актрис, кроме, разумеется, себя, выскочками и полными ничтожествами.

Наблюдавший эту сцену зорким глазом постановщик картины Гавриил Запылаев, а у режиссера иным глаз и не может быть, великолепно понимавший истинный смысл происходящего, его-то никакими улыбочками не проведешь, поспешил на выручку бедной Меточке.

– И ты поверила этой сороке?! – возмутился он. – Да все, что она напела – короб чепухи. Я ее с картины сниму, выгоню к чертовой бабушке, вот те крест. И пойми, у кого из талантливых людей нет завистников, кому из нас палки в колеса не ставили, кого не травили? Аким – гений, так неужели его может миновать чаша сия? Никто же не верит ни единому слову, все глубоко возмущаются.

– Значит, все уже знают? – тихо изумилась Мета.

– Кто сказал все? – поспешил дать задний ход режиссер. – Все только возмущаются, негодуют. Вот это действительно все!

Но Мета уже уловила суть того, что произошло. В ее голове, как в быстродействующей электронной машине, вспыхивали один за другим недоуменные вопросы: как, когда и каким образом начата травля Акима, кому она понадобилась и какие размеры приняла? И почему ни он, ни она не только ничего не знали, но ни о чем даже не догадывались? А может быть, Аким и знал что-то, да скрыл от нее? Нет, такое на него не похоже. Вот уж действительно, как гром среди ясного неба. Когда все успели разузнать и даже возмутиться? Недоуменных вопросов возникало много.