Мышление Металлины отличалось рационалистической трезвостью, она отбросила недоуменные вопросы, на которые все равно невозможно получить ответы, и сосредоточилась на главном:

«Аким не гений, возможно ли? – кровь схлынула с лица, как в тот момент, когда она, закачавшись от нанесенного удара, вынуждена была опереться о стену и утратила самообладание. Сейчас она взяла себя в руки, холодно и зло внушительно сказала себе: – Возможно, в жизни все возможно».

Она сказала это потому, что хотя в повестях мужа и видела блестки истинного таланта, но, если говорить откровенно, насчет гениальности искренне сомневалась с самого начала и в особенности после того, как совсем близко узнала Акима. Был период даже полного разочарования в своем суженом. Однажды она поделилась сильными сомнениями в правильности сделанного выбора с давней подружкой Машей Варежкиной, тоже актрисой, но не слишком преуспевавшей на подмостках сцены, все еще числившейся во вспомогательном составе. Та, выслушав Металлину, ласково сказала:

– Дура, все говорят, что он гений, а ты сомневаешься? Ты что, умнее всех? Бросишь, потом не поднимешь. Гении на дороге не валяются, их на ходу заарканивают!

– Понимаешь, – слабо возразила Металлина, – сколько живу, а гения ни на мгновение не почувствовала. Жидковатый он какой-то. В нем, как бы тебе сказать, вроде ничего нет. Таких десятки на каждом шагу.

– Еще раз дура, – отрезала Маша, – важно не то, что в нем есть, а что у него имеется. Поняла?

– У других еще больше всего, – возразила Металлина.

– Есть, да не про нашу честь, – парировала Варежкина, – ты принюхалась, привыкла, поэтому он тебе и кажется жидковатым. Помнишь, у поэта сказано: «Лицом к лицу лица не разглядеть. Большое видится на расстоянии».

Доводы Маши Варежкиной показались Металлине неотразимыми, и она примирилась со своим положением, даже увидела несомненные выгоды.

Теперь же эта противная Златка Пикеева всколыхнула прежние сомнения. В критических ситуациях Мета обычно действовала особенно активно. Она тут же из ближайшего автомата позвонила Маше Варежкиной и потребовала, чтобы та никуда не отлучалась, что она сейчас же мчится к ней, есть неотложный разговор.

– Раз уж все говорят и эта Пикеева треплется, так это точно, – выслушав подругу, простонала Маша Варежкина. – Как ты влипла, мать, как влипла! У тебя же на крючке был сам старик (подразумевался главный режиссер театра), увести его было – раз плюнуть, а тут подвернулся этот белобрысенький, ни кожи, ни рожи…

Варежкина противоречила своим прежним наставлениям, какие давала подруге от чистого сердца, и не замечала этого. Да и не могла заметить, ибо логика не была ее сильной стороной, но зато она всегда практически трезво оценивала сложившуюся ситуацию.

– И он не гений? Надо же!

– Перестань кудахтать, – оборвала подругу Металлина, – говори, что делать!

– Что делать, что делать? – заморгала угольными ресницами Маша. – Развод. Впрочем, стой, с этим можно потянуть, пока не гонят. А он что, совсем не гений? Окончательно?

– Точно еще не знаю. Но если и Запылаев утешает, то все плохо.

Маша Варежкина опять часто-часто заморгала ресницами так, что с них посыпались черные крошки краски, и запрокинула голову, усиленно соображая что-то, потом она тряхнула головой, захохотала и вскрикнула с таким энтузиазмом, с каким ученые в минуты наивысшего озарения кричали «Эврика!», с каким измученные плаванием путешественники, завидев на горизонте узкую темную полоску, во всю силу легких вопили «Земля!!!»

– Прекрасно!!! – взвизгнула Маша Варежкина. – Все прекрасно так, что лучше и желать нечего.

– Поясни, – строго потребовала Металлина.

– Пожалуйста. Все просто. Раз его начали развенчивать, то его слава не уменьшится, а будет возрастать. Ты же сама знаешь, если фильм или спектакль только хвалят, то от этого никому ни жарко, ни холодно, и зрителей – ползала. А как только обругают – народ валом валит.

Мета лишь покачала головой:

– То, что ты несешь, у меня в голове не укладывается, – чистосердечно призналась она.

– А чего тут укладывать? – возмутилась Варежкина. – Все ясненько. Наш главреж, хотя и печется о похвалах, но после генералки вздыхает: хоть бы кто обругал не очень сильно.

– Успех через скандал?

– Вот именно. Теперь о нем заговорят и те и другие.

– Кто это те и другие? – недоумевала Мета.

– Ну ты, мать, совсем отупела от страха. Сейчас оживятся его поклонники и его враги.

Меточка зябко передернула плечами и потухшим голосом робко спросила:

– На самом-то деле кто он – гений или не гений?

– Ну, мать, с этим уж ты сама разбирайся. Ведь не я, а ты живешь с Востроносовым.

Прояснив обстановку и сообразив с помощью подруги что к чему, Металлина теперь должна была поскорее увидеть мужа, гениальность которого оказалась под вопросом.

– Ты чем-то встревожена, голуба? – завидев влетевшую в ресторан возбужденную супругу, спросил Аким.

– Ха, встревожишься тут! – не поздоровавшись ни с кем, раздраженно воскликнула Металлина, придавая лицу как можно более сердитое выражение.

– Что случилось, что? – забеспокоился Аким.

– Скоро, скоро все узнаешь, – грозно пообещала жена. Она вся так и клокотала, ее так и распирало от негодования.

Артур предположил, что тихоня Востроносов что-то там нашкодил и по неопытности не сумел замести следы. С такими это случается. Металлина, естественно, унюхала, и теперь непременно грядет громкий семейный скандал, при котором Подлиповскому не захотелось присутствовать, не из одного только чувства деликатности, а из чувства самосохранения. Могло нечаянно перепасть не только законному супругу, но и кому-то из ближайших друзей, в данном случае скорее всего именно ему, Артуру, ибо в представлении многих жен друзья одним миром мазаны. Зная твердую руку Меточки, Подлиповский поспешил исчезнуть.

– Значит, насчет либретто решено, – бросил он, явно пускаясь в бегство.

– Так и быть, так и быть, – согласно закивал гений, думая о надвигающейся грозе.

До Акима доходило, что раз супруга действует столь решительно и так раздражена, то для этого, видимо, есть резон, хотя он и считал себя абсолютно безгрешным.

Металлина энергичным усилием оторвала от кресла несколько разомлевшего Акима, уже приготовившегося принять удар тут же, в общественном месте, так сказать, на виду у почтенной публики. Он был уверен, что его супруга не постесняется посторонних, в гневе она не знает удержу и не считается ни с какими приличиями. Такие веще в ее понимании не имеют существенного значения.

Во всяких видах зрел свою супругу Востроносов, много о ней знал, можно сказать, даже очень много, но такой распаленной, в таком раже видел впервые. Обеспокоенный не на шутку, Востроносов встревоженно взмолился: