– Скажи, ну скажи, что же стряслось?

– Потерпи, потерпи, милый, – увлекая мужа через зал, несколько сбавив тон, но все еще сердито и раздраженно говорила Металлина.

На улице она втолкнула мужа в машину, села на водительское место, зло смолкла, сосредоточив все внимание на езде. Движение в этот час было особенно оживленным, смотреть приходилось в оба.

Злое молчание супруги тоже недобрый знак.

– Чем же ты так раздражена, дуся? – попробовал было завязать разговор Аким.

– Раздражена?! Не то слово, – огрызнулась Меточка, – но давай пока помолчим. Обо всем узнаешь дома.

Аким пытался разгадать причину необычайного гнева супруги. Сам он безгрешен аки младенец. Что же еще? Неприятности на студии, придирки режиссера, выходки партнеров или, скорее, партнерш по съемкам? К ним она весьма чувствительна. Такое случалось не раз, как не раз ему приходилось улаживать подобные скандалы. Каждый раз это было неприятно, но приходилось вмешиваться. Если только это, то куда ни шло, успокаивал себя Востроносов.

Через четверть часа они были дома. Мета выпроводила с поручением, которое обдумывала еще в пути, домработницу, заперла самым тщательным образом дверь, выдернула из розетки телефонный шнур, усадила напротив себя мужа, внимательно и строго всмотрелась в него, чтобы он восчувствовал всю чрезвычайную серьезность момента. И Аким восчувствовал, приготовился, непроизвольно съежившись, к чему-то очень и очень плохому. Но и при этом все еще не предполагал, что за удар и с какой стороны его ожидает.

Металлина, как опытная актриса, выдержала томительную паузу, собралась с духом и со всего маху врезала:

– Аким, ты – не гений!

Удар должен был, по мнению супруги, сразить Востроносова, но именно из-за своей неожиданности и внезапности он не произвел должного воздействия.

– Ну и что? – бессмысленно ухмыльнулся Аким.

– Нет, ты не понимаешь, о чем идет речь.

– Не понимаю, – согласился Аким.

– Так пойми! Это же очень и очень серьезно.

– Дуся моя, может быть, только один я и знаю, насколько это серьезно и… и… – он мучительно подыскивал нужное слово, которое вертелось и никак не давалось, наконец ухватил его и с отчаянием выкрикнул: – И трагично!

Металлина раздраженно разорвала пачку сигарет и закурила. Нервно выпустила дым из ноздрей и выпалила:

– Ах, не паясничай!

– А я не паясничаю. Вот Артурка предлагает делать вместе балет, а мне хочется сесть за повесть или еще лучше за роман. Пора бы замахнуться на роман, социальный, проблемный и немножечко авантюрный. И обязательно значительный! Чтобы разом смолкли все эти толки – гений, не гений. Да какое это, черт возьми, имеет значение! Писать хочется, аж терпения нет. Веришь ли, покоя нет, так хочется писать. – Аким тяжко вздохнул и грустно изрек: – А писать не о чем. Вот это и есть самый верный признак того, что я не гений.

– Что ты мелешь, ну что ты мелешь? – возмутилась Металлина. – При чем тут это? Писать всегда есть о чем, надо только засадить себя за стол. Дружков-подлипал к чертовой матери. Но я сейчас не об этом. – Она перевела дух и внушительно продолжила: – Слушай внимательно, что скажу. Все говорят, что ты не гений, что ты творчески несостоятелен.

– Ну и черт с ними, пусть говорят, пусть болтают, кому охота. Людям трепаться свойственно.

– Все же смеются: до сих пор на всех перекрестках трещали – гений, гений, а теперь кричат – пустышка!

– Ну и пусть. Никто не знает, какая это тяжелая, невыносимо тяжелая обязанность ходить в гениях, – чуть не плача признавался, обнажая душу, Востроносов. – Побыли бы в моей шкуре. Куда лучше быть Кавалергардовым. Он не гений. И никто от него не требует, чтобы он создал что-нибудь непременно гениальное. И ему хорошо. Как говорится, не дует. А власти, благ – на полдюжины гениев хватит. – Аким тяжко вздохнул, пристально посмотрел мутноватым взглядом на жену и продолжил: – Нам с тобой, кроха моя, если разобраться, то и не слишком чтобы плохо. Нет, не так и плохо. Грех жаловаться. Но кое-кому, от кого ничего особенного не требуют, куда лучше. Так-то.

– Ты все не о том, – недовольно передернула плечами Металлина.

– Может, и не о том, – покорно согласился Аким.

– Приятную новость о том, что ты не гений, я узнала на киностудии. Только представь, что теперь о тебе всюду судачат. Уж если докатилось до студии, то легко вообразить. С каким смаком, с каким наслаждением жуют и пережевывают ее в литературных и окололитературных кругах. Это не просто новость – сенсация!

– Но ведь вот же Артурка сидел со мной, договаривался насчет либретто и ни словом не обмолвился о такой новости, – попытался Аким смягчить нарисованную столь суровыми штрихами картину.

– Не беспокойся, Артур узнает, если уже не узнал. И, будь уверен, возрадуется. Еще как возрадуется! И попляшет на тебе при первом же удобном случае. Помяни мое слово, попляшет.

Вид пляшущего на нем Подлиповского, хотя выражение и было явно фигуральным, окончательно протрезвил и возмутил Востроносова.

– В самом деле, – возмущенно вскричал он, – кто же это смеет утверждать, что я не гений! Какие у них основания?

Металлина ледяным тоном пересказала то, что довелось услышать от Златы Пикеевой насчет неисправности машины. И это привело Акима в большую ярость. Он понимал, что хотя гением быть хлопотно, но быть не гением все же много хуже, и начал сыпать по адресу своих врагов угрозами.

– Что ты разбушевался, громовержец? – прервала его супруга. – Жизнь не терпит театральных жестов. Действовать надо.

– Как, что делать? – сразу сник Аким.

– Звони Кавалергардову. Ему наверняка известно больше, чем нам с тобой, и он лучше знает, как держать себя, что делать, у кого искать защиты.

Востроносов схватил трубку, но Металлина остановила его.

– Подожди. Подумаем, как вести разговор. Может, еще все брехня.

– Конечно, брехня, – обрадовался благоприятному предположению Аким.

– А если не брехня? Дыма без огня не бывает. – Взгляд Меточки снова стал жестким, злым. Востроносов не раз натыкался на такой взгляд, и каждый раз ему от этого делалось не по себе.

– Меточка, ведь это же клевета, очередная выходка завистников. Помнишь, я тебе читал из Золя, который признавался, что ему каждое утро приходится глотать жабу, подбрасываемую недоброжелателями. Так вот, это моя жаба.

– Ах, оставь, пожалуйста, сейчас не до беллетристики.

– Скажи же, что делать?

– Разговаривай с Илларионом Варсанофьевичем как можно спокойнее, сделай вид, что ты ничего не знаешь. Не он от тебя должен услышать обо всем, а ты от него.

– Кавалергардов – кремень. Может и промолчать.

– Не промолчит. Это и его касается в неменьшей степени. Кто тебя объявил гением? Он. Ты ему как Аким Востроносов не нужен, а как гений необходим. Он больше тебя должен ломать голову над тем, как теперь быть и что делать. Кавалергардов, как лев, вынужден за тебя драться. И в этом твое счастье. Сечешь?