Покосившись на Таню, он устыдился этих мыслей. Истолковавего взгляд по-своему, она усмехнулась:

– Ну как, пока не страшно? Только не надо мне опятьнапоминать про ваше славное кавалерийское прошлое. Тут совсем другое, туттайга… Шибир, как инородцы говорят. Кажется, отсюда и само название Сибирипошло… Не страшно?

– Нет, – сказал Бестужев. – Я бы сказал,несколько необычно. Не похоже на все места, где я бывал прежде…

Что-то крикнуло справа – длинно, пронзительно, скрипуче, ион поневоле вздрогнул.

– Это птица, – фыркнула Таня. – Стрелять невздумайте.

– А если – медведь?

– Ну и подумаешь, медведь, невидаль какая… Медведисейчас сытые, а потому благостные, как упившийся становой пристав. Мы его всеравно не заметим – он на мягких лапах ходит тихонечко, а вот он нас заранееуслышит и уйдет с дороги.

Она говорила серьезно, но Бестужев все равно, на всякийслучай, передвинул тяжелую деревянную кобуру чуть вперед, чтобы пола тужурки непомешала при нужде выхватить пистолет мгновенно. Близкие и далекие, тихие игромкие ночные крики звучали часто, и он заставил себя не вздрагивать отнеожиданности, глядя, как спокойно и уверенно шагает Таня, даже грациозно,пожалуй, насколько может быть грациозной красивая девушка в таежном мужскомнаряде. Тропинка вела теперь по открытым пространствам, покрытым кое-гдекучками густых зарослей неизвестных Бестужеву кустов.

Потом справа показалась избушка, блеснули застекленныеокошки. Бестужев спросил:

– А с этим строением, надо полагать, тоже местныелегенды связаны? Там, часом, не бродит призрак очередного трагическогоперсонажа сибирской истории?

Таня обернулась к нему, протянула с укором:

– Ох уж эти городские материалисты… Кто же о такихвещах говорит ночью посреди тайги? Смотрите, накличете… Нет там никаких… этихсамых, обыкновенное охотничье зимовье, я сама там иногда ночевала. Впрочем, ктознает… Всякое болтают…

– А вам не бывает здесь скучно? – спросилБестужев, столь же старательно, по ее примеру, приглушая голос.

– Почему бы вдруг? – удивилась она. – Это вгороде невыносимо скучно – все по линеечке и ранжиру, в вашем Питере и вовсескука смертная, камень бессмысленный давит… Памятник Петру зеленый, какутопленник… ох, я и сама начала поминать…

– Но уж этим-то, о которых вы… им-то откуда взятьсяпосреди безводного леса?

– Плохо вы их знаете, – серьезно сказалаТаня. – Осторожно, под ноги поглядывайте, тут корней много…

Сосны опять придвинулись, стиснули тропинку. Мягкие тени,образованные переплетением серебряного лунного света и темных ветвей,колыхались, переливались, скользили, и не стоило к ним присматриваться очень ужпристально, иначе начинала чудиться всякая глупость, живая и осмысленная, неисключено даже, злокозненная. «Хорош, нечего сказать, господин ротмистр, –подумал Бестужев, – потащился за взбалмошной девицей в чащобу, шаманкусмотреть, видел бы генерал Герасимов…»

Таня приостановилась, поманила его, произнесла шепотом:

– Вот, пришли… Сейчас и будет место…

Только теперь Бестужев заметил, что тропинка давно куда-топропала, не видно ее, как ни вглядывайся. Таня двинулась вперед медленно,сторожко, и он последовал за девушкой. Остановился у нее за спиной, когдаостановилась она.

Посреди поляны на четырех высоких столбах со снятой коройлежала большая колода, прикрытая сверху широкими кусками бересты,завернувшимися на концах. Из колоды, из щели, свисал неподвижно длинный черныйжгут.

Касаясь спиной его груди, чуть повернув голову, Таняпрошептала:

– Косу видите? Ее коса… Тихо…

Они замерли. Тени среди ближайших сосен колыхались ужевполне осмысленно. Береста, которой просто-таки полагалось быть тяжелой,колыхалась, как клочок материи на ветру, хотя ветерка не было ни малейшего.

Таня уже крепко прижималась к нему, вряд ли сознавая это. Втайге резко, скрипуче взлетали ночные крики. От напряжения ломило глаза, высоконад поляной стояла луна – и все равно нельзя было отделаться от ощущения, чтобереста колышется то ли от дыхания, то ли от шевеления лежащего под нейсущества.

Черная коса шаманки колыхнулась?!

Он опустил руку на деревянную кобуру, прикосновением кпистолету, рациональному механизму, стараясь прогнать первобытные страхи. И всеравно по спине невесомой холодной лапкой прошелся суеверный страх-сумбурчик…

Что-то тягуче хрустнуло непонятно где – то ли сук, толи колода. Девушка шарахнулась, прижимаясь к нему всем телом. Бестужевинстинктивно обнял ее, волосы защекотали щеку, он чувствовал холодным,отстраненным кусочком сознания прильнувшее к нему гибкое, теплое тело, руки игрудь, но в этом не было ничего от извечных мужских побуждений, потому чтострах медленно поднимался к сердцу, заливал…

Всё же он справился с собой. Трезво и расчетливо, умомвоевавшего человека осознал приближение того рубежа, за которым всезахлестывает паника и следует безумное бегство. Что есть сил удержалрванувшуюся Таню, стал медленно-медленно отступать к краю поляны, ужеприкидывая, что сейчас наткнется спиной и затылком на жесткую россыпь сосновыхигл, и в этом нет ничего страшного, нет…

Таня придушенно ойкнула. Отпусти он ее сейчас –рванулась бы опрометью в тайгу. Бестужев прошептал что-то успокоительное,непонятное ему самому, прижимаясь щекой к ее щеке, продолжал отступать,наткнулся на иглы, как и ожидал, – и не вздрогнул, отвернулся, побрел вглубь леса, увлекая за собой Таню. Она подчинялась, как завороженная. А там ипришла в себя настолько, что промолвила чуточку сварливо:

– Однако вы осмелели, ротмистр… Пустите.

Бестужев смущенно убрал руки. Шепотом попытался оправдаться:

– Я не имел в мыслях…

– Ладно, я понимаю, – фыркнула она. – Ох… Гдеэто мы? Ага… Пойдемте назад?

Бестужев огляделся по сторонам. Вновь окружающее предсталообыденным, лишенным и тени сверхъестественного: вокруг темнела ничуть им неугрожавшая ночная тайга, скрипучие пронзительные крики принадлежали птицам имелкому зверью, тени происходили исключительно от игры лунного света впереплетении мохнатых ветвей. Вот только где-то глубоко медленно угасал слепой,неуправляемый страх…

Таня остановилась, подняла к нему лицо:

– Ну как, испугались? Даже побежали…

– Я? – искренне изумился он. – Помнится, этокто-то другой так порывался метнуться напролом, что едва с ног меня не сшиб…

– Но я ведь видела, как коса колыхнулась, –призналась она.

– Я тоже, – сказал он рассудительно. – Этоветер.

Но слишком хорошо знал, что никакого ветра не было…