Он не думал, что еще способен терять голову, а оказалось –потерял. Дыхание смешивалось, неосторожные стоны пьянили, обнаженные телаощущались единым целым – стать ближе друг другу было просто невозможно, весьмир состоял из лунного света, невероятного наслаждения и бессмысленного шепота,и это сладкое безумие продолжалось вечность, пока он, опустошенный исчастливый, не замер, уткнувшись щекой в ее плечо.

– Ты не умер, часом? – защекотал ему ухо дразнящийшепот. – Даже страшно сделалось…

Не шевелясь, он улыбнулся в потолок, ничего не ответив.Давно уже не было так хорошо и покойно на душе.

– Совершенно никакого раскаяния, – грустно сказалаТаня. – Одна циничная улыбка. Совратили беззащитную барышню, господинофицер, а теперь изволите цинично ухмыляться?

– Ага, – сказал он счастливо, легонько притянул ееголову на плечо. – А еще я вскорости начну сатанински хохотать, как иположено по роли роковым соблазнителям… Танюша, а ты, коли уж пошли театральныештампы, должна рыдать горючими слезами над погубленной жизнью…

– Еще чего, – фыркнула Таня, погладив егоплечо. – Зачем, прости, рыдать, если можно взять пистолет и всадить пулю?

– Логично… – покрутил он головой. – Я…

Она легонько вздохнула:

– Ну вот, сейчас, чувствую, начнется: милая,единственная, люблю пуще жизни и петушков на палочке… Алеша, я тебя прошу, ненадо, милый, ты чудесный человек, полный ротмистр, загадочный жандарм, мне стобой хорошо невероятно, только, я тебя умоляю, не нужно мне ни в чемпризнаваться. Ты меня и не знаешь ничуть, – она наклонилась над ним и,осыпав пушистыми золотыми прядями, заглянула в глаза. – Хочешь, скажу, прочто жаждешь спросить, да деликатности не хватает?

– Не надо.

– Как прикажете, ваше благородие… – она нагнуласьи мимолетно поцеловала в губы. – Я тебе одно скажу: твоих предшественниковбыло все же не столь много, чтобы тебе по этому поводу впадать в черное уныние.Не будешь?

– Не буду, – сказал он серьезно. – Жизнь –вещь сложная, коли она настоящая, а не в театре. Жила без меня, какскладывалось, и дальше проживешь…

– Ну что ты загрустил? Ничего еще не решено… –сказала Таня с непонятной интонацией, подавшей ему бешеные надежды. – Ох,мы все же порядочные греховодники, Алеша. Без прогулок, без долгих ухаживаний…

– Я тебе ни в чем не буду признаваться, – сказалон покорно. – Но покой потерял с тех пор, как ты меня чуть не растоптала…

– У тебя был тогда такой вид, словно ты шел и сочинялстихи. Честное слово.

– Вот уж не грешен. Совсем над другим думал. Нашаслужба и стихи… как-то не вяжется. – Не рассказывать же ей о Семене,питавшем слабость к сочинению бездарных и искренних виршей о тяжкой доле ипочетной службе охраны? – Хотя… Был у меня однажды случай, когда стихипришлось слушать всю ночь, причем, ты не поверишь, как раз на службе. Этойвесной. Привели ко мне по подозрению в контактах с революционерами одногостранного молодого человека, быстро стало ясно, что молодой человек – не отмира сего, абсолютно вышиблен из реальности… так он мне чуть ли не до утра безвсякой просьбы с моей стороны и без малейшего стеснения читал собственныевирши. Ну, хотелось ему так. И как-то так заворожил, что я его старательнослушал, будто так и следует. Ничего почти не запомнил, вот только насчетпрошлых веков…

И нет рассказчика для жен

В порочных длинных платьях,

Что проводили дни, как сон,

В пленительных занятьях:

Лепили воск, мотали шелк,

Учили попугаев

И в спальню, видя в этом толк,

Пускали негодяев…

Звали Осипом, а вот фамилия вылетела из головы – то лиМандель, то ли Мандиштам…

– Неплохо, – сказала Таня. – А мне вот одининженер специально посвящал целое четверостишие:

Я встретил красавицу. Россыпь хрустела.

Брусника меж кедров цвела.

Она ничего от меня не хотела,

Но самой желанной была…

– Господин ротмистр! – прыснула она. – Прошувас столь ревниво и грозно не фыркать! С его стороны это было чисто платонически,а с моей – вообще никак. Насмешливо и без капли женского интереса. Это ты вдругвзял, да и свалился, как снег на голову. У тебя тогда, в Шантарске, лицо былостоль несчастное и суровое, что мне это показалось необычным…

– Несчастное?!

– Но и суровое тоже, – улыбнулась Таня. – И вчем-то загадочное. Как потом оказалось, женская интуиция не подвела, ты у меняи в самом деле оказался тем самым незнакомцем из романов, что проходят в тениколоннады, пряча лицо под краем черного плаща… Алеша, а ты правда не женат?

– Вдовец.

– В твои-то годы? Ой, прости, если я что-то…

– Нет, пустяки, – сказал он честно. – Там всесложилось так, что и грустить не о чем, хотя, конечно… Смерть есть смерть.

– А ты скоро уедешь?

– Наверное, завтра… или, получается, уже сегодня. Но мыведь можем встретиться в Шантарске? Или ты меня там не захочешь узнавать?

– Глупости какие, – энергично сказала Таня. –Не такая уж я дрянь. Как только выдастся момент, обязательно пришлю к тебе когоудастся, так и напишу: «господин полный ротмистр, вас знают по-прежнему…»

– Побожись.

– Грех, – возразила она серьезно. Гибкососкользнула с лежанки и встала в косой широкой полосе слабеющего лунногосвета, нагая, с разлетевшимися волосами. – Но обещать – обещаю, –сказала Таня нараспев. – Ротмистр, а вы не боитесь, что я сейчаспревращусь во что-нибудь этакое? По Шекспиру? – Она вытянула к нему руки ипроизнесла глухим голосом: – А если я и есть – шаманка из колоды? И сейчасобернусь чем-то жутким?

– А пускай, – с отчаянной лихостью сказалБестужев, глядя на нее с радостью, с болью. – Теперь мне и помирать нежалко, так что можете превращаться, госпожа шаманка… но должен вам честносказать, что о прежнем вашем облике, очаровательном и нежном, я буду сожалетьсколько успею, прежде чем вы из меня всю кровь выпьете…

– Правда? – спросила она тихо. – Будетесожалеть?

– Сколько успею. Сколько вы мне оставите жизни.

– Ну, в таком случае не буду я ни во чтопревращаться, – сказала она решительно. – Коли нынешний облик признаночаровательным и нежным…

Бесшумно скользнула к лежанке, грациозно оперевшись налокоть, наклонилась над ним и бросилась в объятия. Все повторилось – нежно ибешено, наполняя радостью и тоской, потому что ее покорность ничего еще незначила и ничего не обещала, сейчас она была не просто рядом – единым целым, носовсем скоро должна выйти из зимовья, и как повернется дальнейшая жизнь,предугадать нельзя, ничего еще не решено, в этом мире разбито столько сердец, втом числе и офицерских, что осколки еще одного никого не удивят и ничего нерешат…