– Мы с вами, кажется, уже встречались?

Рубинов на шее у нее на сей раз не было, но взгляд осталсястоль же капризным и дерзким.

– Это где же? – поинтересовался Иванихин.

– В Шантарске, – беззаботно поясниладевушка. – Этот господин весьма неосторожно переходил улицу, когда яехала…

И вновь уставилась с той же лукавой подначкой: «Будешьябедничать?» Он, разумеется, промолчал.

– Врешь, Танька, – убежденно сказалИванихин. – Ведь врешь. Наверняка опять носилась сломя голову… Она,амазонка доморощенная, однажды изволила сшибить тарантасом отца дьякона, хорошохоть, ничего он себе не сломал, но все равно казус обошелся мне в полусотенную…Это, Леонид Карлович, единственная дочь и наследница. Существо, выращенноемною, вдовцом, без надлежащего ухода и воспитания и оттого своенравное, дикое исовершенно неуправляемое… – впрочем, говорил он это, откровеннолюбуясь. – Хорошо хоть, очаровательное и неглупое. Но предельноэмансипированное – заметили портки? Староверы наши вслед крестятся и плюются.

– Вообще-то, в столицах дамы уже частенько носятшаровары при занятиях спортом, к коим можно отнести и верховую езду… –сказал Бестужев растерянно.

– Ага, – удовлетворенно сказал Иванихин. –Еще один сражен и очарован. Берегитесь, господин… инженер, красавица этаобожает бездушно разбивать сердца, так что не поддавайтесь ее мнимойбеззащитности… Татьяна, естественно, Константиновна – Леонид Карлович.Теперь вы друг другу представлены по всем правилам, способным удовлетворитьлюбого блюстителя светских церемоний, и можете оставить меня в покое. Дел,простите, невпроворот. Татьяна, можешь показать господину инженеру нашуград-столицу, если у него нет других планов… – Он цепко глянул наБестужева. – Да нет, не похоже, чтобы он был занят… А о наших делах мыобязательно поговорим ближе к вечеру. Время ведь терпит?

Бестужев кивнул.

– Вот и прекрасно, – сказал Иванихин, с явнымнамеком косясь на дверь. – Ступайте, молодые люди, ступайте…

Как и полагается воспитанному человеку, Бестужев вежливоприоткрыл перед ней дверь, и она вышла первой. Едва они оказались в широкомкоридоре, девушка повернулась к нему:

– Вы и есть этот тайный агент?

– Как вам сказать… – протянул Бестужев, в глубинедуши ругательски ругая Иванихина, не умевшего держать язык за зубами.

– Бросьте, – безмятежно улыбнулась Татьяна. –Не считаете же вы, что я понесусь сплетничать по поселку? Ну да,государь-батюшка не сумел удержать эту новость при себе… а вы могли бы от менячто-то скрыть?

Это было даже не кокетство – нечто естественное, как тайгаили дождь. И потому Бестужев чувствовал себя откровенно беспомощно: он умелкокетничать с красотками, умел непринужденно общаться с чужими, постороннимилюдьми под очередной своей личиной, но здесь было нечто иное, к чему оноказался никак не готов. Амазонка…

– Пожалуй.

– Пожалуй – да или пожалуй – нет?

– Пожалуй – да, простите, Татьяна Константиновна…

– Н-да? – она послала взгляд, от которого уБестужева опять тоскливо защемило в сердце. – Твердокаменный вы человек…Вас и в самом деле величают Леонидом Карловичем?

– Нет, – не выдержал он. – По-настоящемуя – Алексей Воинович, но убедительно вас прошу…

– Можете быть спокойны, – важно сказалаТатьяна. – Как сказал бы суровый Исмаил-оглы – магыла, да! Пойдемте? Воисполнение отцовских наказов покажу вам наши владения, насколько удастся… Иливы не хотите?

– Хочу, – сказал он, пытаясь быть немногословнее.

– Признаться, от офицера из Петербурга я ожидала что-тоболее галантное и сложносочиненное… Что же вы так?

– Я плохо представляю, как мне с вами держаться, –честно признался Бестужев. – Вы не похожи на… обычных барышень.

– Еще бы! – ослепительно улыбнулась она. –Я – сибирская амазонка, прелестная и дикая. Вы согласны с этимопределением?

– С первым – безусловно. Со вторым… простите, я покачто не вижу в вас особой дикости. Непосредственность, да…

– Ах, во-от как… – Татьяна разглядывала его снепонятным выражением. – Всего лишь – непосредственность? Вы меня обидели,сударь. Обычно столичные кавалеры от меня шарахаются… разве это не признак моейдикости?

– Татьяна Константиновна… – сказал онпотерянно. – Я – не светский человек, коего ваша непосредственность можетиспугать. Я – обычный офицер, без особых претензий на светскость… Бывшийофицер, – поправился он, – я имею в виду, армейский… Теперь –жандарм.

– А вы бывший пехотинец или кавалерист?

– Кавалерист.

– Интересно. Сейчас проверим, не врете ли…

Она спустилась с дощатого крыльца, стуча каблуками. Возлекрыльца восседал на коне прямой, как тополь, черкес Исмаил-оглы, одетыйсовершенно так же, как тогда на вокзале, держал в поводу второго коня, рыжего.

Татьяна взлетела в седло, едва коснувшись стремени, властнораспорядилась:

– Слезай. Отдай коня господину инженеру. Ну?

– А он сумэит на лошить? – с сомнением спросилчеркес, оглядев Бестужева без всякого уважения. – Ти, барышня Татьян, миневсэгда поручен… Башка отвечаю, сама знаишь.

– Я кому сказала?

Черкес нехотя слез – скорее, сполз, каждый миг ожидая, чтоюная хозяйка передумает. Она решительно задрала подбородок:

– Свободен!

– Ти сматри, – сказал бровастый черкес, крайненеохотно передавая Бестужеву повод. – Лошить наравыстый, не лубитнэумелый…

Бестужев, не собираясь ударить в грязь лицом, подобралповодья, оперся ладонью на луку, одним рывком подбросил тело – и вполнеисправно взлетел в седло, не коснувшись стремян.

– Н-ну, пока нэ плох… – критически заключилИсмаил-оглы. – Толко ти пасматрывай…

Татьяна лихо развернула своего рыжего, подняв надыбы, – и помчалась галопом по широкой улице, застроенной домами лишь содной стороны, вдоль зеленой чащобы. Бестужев поскакал следом, впервыепочувствовав себя уверенно за все время общения с ней, в чем-чем, а в верховойезде он мог не ударить в грязь лицом. Гнедой оказался не таким уж норовистым,почуяв опытную руку, не откалывал номеров, шел ровным коротким галопом.

Они вскачь промчались мимо домов, свернули вправо, конипошли в гору. Первое время Татьяна то и дело оглядывалась, явно оцениваяспутника, но потом убедилась, что придраться не к чему, и перестала. Узел волосрассыпался совсем, золотая коса упала на спину, рыжий наддал, и Бестужевподхлестнул своего, стараясь не отставать, уклоняясь от близких сосновых лап,так и норовивших хлестнуть по лицу. Бездумная, привычная скачка подняла емунастроение и даже вернула уверенность в себе.