Если слишком углубляться в анализ выражений их лиц, то, пожалуй, запутаешься еще больше. Он опросил еще нескольких девушек, успел поймать не слишком довольный взгляд балетной наставницы, которую, кажется, раздражали столь затянувшиеся разговоры, — хотя они предупредили ее, что не будут слишком злоупотреблять временем. Урок продолжался, Тарас Адамович изредка подзывал девушек, знакомых с сестрой балерины. Однако присутствие посторонних людей в зале не могло не нервировать танцовщиц. Наконец педагог махнула рукой и объявила перерыв.

— О, у меня дежавю! — вдруг улыбнулась изящная брюнетка, к которой следователь обратился с привычным вопросом, отпустив рыженькую.

— О чем это вы? — спросил Тарас Адамович.

— О Вере Томашевич меня уже спрашивали. Кажется, именно вы, — она чопорно положила руку на станок и скользнула взглядом на свое отражение в зеркале. Тарас Адамович внимательно всмотрелся в ее лицо. Что-то похожее на воспоминание всплыло в сознании, он заставил картинку стать четче. Вспомнилось: полутемный коридор, бледная женская рука с медленно тлеющей папиросой, яркие губы… Кажется, это было в Интимном театре.

— И вы вспомнили? — спросила она. Вероятно, прочла по лицу. Светлая комната обезоруживает следователей так же, как и свидетелей.

— Да, — кивнул он, — мы с Олегом Щербаком говорили с вами. Вы тоже выступаете в Интимном театре?

— Время от времени. Теперь чаще, — она внимательно посмотрела на Миру. Девушка спокойно сказала:

— Вера Томашевич — моя сестра.

Балерина кивнула.

— Да, вижу. Вы похожи, — и добавила мелодичным голосом: — Разрез глаз, линия носа. У Веры чуть полнее губы, а волосы она приглаживает больше — вероятно, профессиональная привычка. Ваша сестра не нашлась?

— Нет.

— Жаль.

Повисла пауза. Тарас Адамович перевел взгляд с Миры на балерину и вспомнил ее имя, хотя уже собирался заглянуть в свою записную книжку.

— Ольга… — промолвил он.

— Надо же — даже имя вспомнили, — улыбнулась она. — Но мы ведь с вами, кажется, так и не представились друг другу.

— Тарас Адамович Галушко, бывший следователь сыскной части Киевской городской полиции, — он чуть наклонил голову.

— Ольга Рудь.

— Госпожа Рудь, вы общались с Верой Томашевич? Здесь, в школе, или же в Интимном театре? Возможно, видели ее в тот вечер, когда она в последний раз выступала на сцене.

Девушка снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Женское воплощение Нарцисса?

— Вряд ли Вера выступала в тот вечер, — произнесла она.

Мира пронзила ее молниеносным взглядом.

— Что вы имеете в виду? — спросил Тарас Адамович.

— Я занимаюсь вместе с ней в этой школе почти год. Почти год я завидую ее идеальной стопе. Самый высокий подъем из всех, которые мне приходилось видеть, — объяснила она. — Когда Вера на сцене, я любуюсь ее стопами. Но тогда…

Мира внимательно наблюдала за девушкой с каким-то болезненным выражением на лице.

— Тогда я посмотрела на ноги балерины и подумала: ведь это не Вера! Не ее стопа. Маска, костюм из лент, фигура — все казалось знакомым, но не стопа. Я смотрела танец и понимала — похоже, очень похоже на Веру, однако это была не она. Вера на прыжках зависала в воздухе, будто и впрямь могла летать. Но в тот вечер девушка, танцевавшая на сцене… — она посмотрела на Миру. — На сцене была не ваша сестра.

Тарас Адамович закончил записывать. Захлопнув книжку, он спокойно спросил:

— Вы уверены в том, что сейчас сказали? — спросил он.

— Да. Абсолютно.

— Почему же вы не рассказали об этом тогда, в Интимном театре?

— Вы… не спрашивали. Вы искали художника.

По всей вероятности, это и впрямь его ошибка. Бывший следователь нахмурился и задумался.

— Знаете, я думаю, Вера попросила станцевать вместо себя дублершу. А сама, может, на свидание сбежала?

— И часто балерины прикрываются дублершами?

— Ну, если выступление не слишком важное, — пожала плечами Ольга.

— И кто, по-вашему, мог быть дублершей Веры? — спросил он обеих девушек сразу.

Ольга ответила первой:

— Знаю, что в театре ее нередко дублировала Бася… То есть Барбара Злотик.

Мира добавила:

— Были и другие, но я не знаю их имен. Я бы не спутала Веру на сцене с Барбарой, они совсем разные. Даже рост…

Ольга согласилась:

— Барбара выше, верно. Вера более хрупкая… Впрочем, я не знаю, ведь я не танцую в Оперном.

Когда они вышли на улицу, Тарас Адамович почувствовал, как ему не хватало воздуха киевской осени. В комнате с зеркалами, какой бы просторной и светлой она ни была, он, кажется, чувствовал отчаяние Миры, дышал им. Прорезная встретила их солнцем и тихой грустью деревьев, готовившихся к зимней спячке. Улица сахарных королей могла похвастаться своим особенным шармом.

— Мира… — начал он, но девушка перебила его.

— Как я могла не заметить, не догадаться? — спросила она.

Он не ответил — понимал: ей вовсе не требуется сейчас его ответ.

— Я же была уверена, что выступает она. Даже не подумала… Даже не подумала…

— Мира, вы верите в эту версию?

— Что танцевала дублерша? Да!

Она на мгновение умолкла, будто ей перехватило дыхание, потом объяснила:

— Я же видела: что-то не так. Будто ее прыжки… Эта девушка правильно сказала — у Веры танец был другим. Я еще подумала — прыжки стали тяжелее. Но… Я себе объяснила это тем, что, вероятно, того требовала хореография. Однако если это была не Вера…

Она посмотрела на бывшего следователя широко раскрытыми глазами.

— Да, — кивнул Тарас Адамович, — мы должны расширить временные границы ее исчезновения. И я вынужден спросить вас еще раз: когда вы в последний раз видели свою сестру?

Тарас Адамович привычным движением смазал смесью собственного изобретения потускневшую серебряную джезву. Правда, несколько ингредиентов подсказал ему Яков Менчиц, не одобрявший дедовских средств наподобие яичного желтка. Работник антропометрического кабинета настаивал на растворе аммиака.

Осень уж дышала прохладой, особенно по утрам. Однако Тарас Адамович любил дивную тишину, в которую погружался яблоневый сад в эту пору. Даже горячий кофе в осенней прохладе обретал более насыщенный вкус. А когда хозяин дома тщательно обжаривал темные зерна перед тем, как их смолоть, по-летнему яркий аромат зависал в свежем воздухе невесомой дымкой.