— Знаете, — сказал он, ведь я не следователь. Ныне в отставке. Я работал здесь пять лет назад. И дело Михала Досковского — последнее, которым я занимался. Тогда я не арестовал его, но теперь, кажется, смогу увидеть его арест. Кроме того, я должен знать, имеет ли он какое-то отношение к исчезновению Веры Томашевич, о которой я спрашивал у вас во время нашей первой встречи в театре. Вы можете помочь мне в этом? Тогда я смогу помочь вам.

— Чем? — с вызовом спросила она.

— Барбара, если я сейчас назову номер, в который вы проникли, и имя человека, проживавшего в нем, мы не сможем заключить с вами соглашение. Если я приглашу этого человека в качестве свидетеля — мы услышим историю от него. И тогда ваши показания будут нам ни к чему. Возможно, мне так ничего и не удастся узнать о Вере Томашевич или Михале Досковском, однако господин Менчиц, который слегка обижен на вас, сможет порадоваться весьма серьезному обвинению, выдвинутому против вас.

Девушка молчала. Менчиц уже открыл рот, чтобы бросить резкую реплику, когда она спокойно сказала:

— Я поняла. Расскажу, что знаю.

Тарас Адамович положил перед ней лист бумаги.

— Напишите. Все, с самого начала.

Взяв в руки ручку, балерина Барбара Злотик пододвинула лист бумаги поближе к себе. Тарас Адамович вернулся в кресло в углу комнаты и, приготовившись к ожиданию, развернул газету, оставленную кем-то на подоконнике. Нехватка опыта или самоуверенность? Бывший следователь улыбнулся. Как бы там ни было, ее ошибка сыграла им на руку. Тарас Адамович слишком часто видел в этом кабинете тех, кто стремился убить сразу двух зайцев.

Прорезная — улица многочисленных контор и управлений. Тарас Адамович привык к ее окаменелому официозу и суете. На нечетной стороне — трех- и четырехэтажные современные здания, ни одного деревянного. Привлекают внимание не только роскошным лепным декором, но и вывесками. Дом № 7 принадлежит Киевскому сахарорафинадному и Севериновскому заводам, дом № 11 — Спичинецкому и Степанецкому, № 12 — Переверзевскому. Здесь выстроились в ряд конторы: У. Шапиро, Грушевского, Капитановского и Смелянского, а также Б. Вейсе.

Прорезную он знал как улицу кофеен, ювелиров и коммерсантов. Улицу сахарных королей. Были здесь и дома, принадлежавшие Льву Бродскому, хотя он и продал свой сахарный бизнес банковскому синдикату еще в 1912 году. С Прорезной магнат перебрался на Ярославов Вал, оставив на Липках пустующим двухэтажный особняк в стиле ренессанса с мраморной лестницей. В нем насчитывалось сорок две роскошные комнаты. По городу ходили легенды о любовницах сахарного короля, каждую из которых он принимал в отдельном будуаре. Что касается любовниц, то Тарас Адамович не был уверен, однако картины своей коллекции хозяин дома на Липках действительно развешивал в отдельных комнатах. Одну из них — украденную профессиональными похитителями, Тарасу Адамовичу удалось вернуть владельцу.

— Как именно? — спросила Мира, которой он незаметно для себя уже успел поведать часть истории.

— Это было несложно, — сам удивившись своей болтливости, ответил Тарас Адамович. — Картины никогда не похищают просто так. Особенно дорогие. Обычно это делают по чьему-то заказу.

— И кто же мог такое заказать? — заглянула ему в лицо Мира.

— Тот, кто иным путем получить картину не мог. Настоящие коллекционеры нелегко расстаются со своими сокровищами, и если Бродский отказался продавать картину, кто-то мог захотеть похитить ее.

Даже продав заводы, он остался сахарным королем. Потомок рода Бродских сумел найти для продукции с заводов, которыми управлял его брат, многообещающие рынки сбыта — Среднюю Азию и Персию. Война спутала карты многим — некоторые рынки сбыта для Российской империи закрылись, однако Персия, открытая для отечества Бродским, и в дальнейшем продолжала покупать украинский сахар.

— У него неплохая интуиция, — сказал Тарас Адамович и, заметив удивленный взгляд Миры, пояснил:

— Лев Бродский позвонил по телефону в сыскную часть и заявил об исчезновении картины с девушками у ручья еще до того, как вернулся в свое владение и увидел, что картины нет.

— Но как?

— Его шахматный партнер и по совместительству большой ценитель живописи — проиграл партию, отдавая фигуру за фигурой почти без сопротивления. Лев Израилевич понял — это своеобразная форма извинения или же голос совести. Он не назвал имени подозреваемого, поставив нам условие — вернуть картину без огласки или признать, что мы не можем этого сделать.

— И как вам удалось ее вернуть? — спросила Мира.

— Мира, когда-нибудь, — он сделал паузу, — я расскажу вам и эту историю. Но сейчас лучше скажите, вы уверены, что мы найдем здесь балетную школу?

Девушка разочарованно вздохнула и ответила:

— Да. Дом № 17. Правда, там не совсем балетная школа, просто классы для балерин, занятия проходят не регулярно, с началом войны расписание стало неопределенным. Но Вера говорила, что там преподает балетмейстер Ленчевский и иногда — Ланге, прима-балерина, — девушка чуть коснулась края небольшой шляпки. — Вере нравились ее уроки.

— Я думал, Вера танцует в труппе Нижинской, — заметил Тарас Адамович.

— Да. Нижинская экспериментирует с движениями и прыжками, однако Вера говорила, что у Ланге свой интересный взгляд на балет — она выводит на сцену украинскую народную хореографию.

Итак, сегодня им вновь предстоит разговор с балеринами.

Жеманная блондинка Барбара Злотик исписала показаниями уже четыре листа бумаги. Однако, ни одно предложение в них не указывало на то, что «собиратели гиацинтов» имели отношение к исчезновению Веры Томашевич.

— Вы не можете быть в этом уверены, — упрямо повторяла Мира, слушая рассказ Тараса Адамовича. — Вы сказали ей неправду, почему же она не могла соврать?

В глубине сознания внутренний голос с интонациями Якова Менчица спрашивал: «Она сама нам скажет, в какой номер заходила?».

Рассказала сама. Суть допроса всегда в том, как именно задать вопрос. Бывший следователь сказал ей, что они сняли отпечатки пальцев с дверных ручек всех номеров на первом этаже. Барбара поверила, потому что они показали ей, что ее отпечатки совпадают с найденными на стакане. Правда же была в том, что ни один эксперт не станет канителиться с отпечатками с дверных ручек — на них почти невозможно обнаружить хоть что-то, мало-мальски пригодное для анализа. К ручкам на первом этаже отеля «Прага» могла прикасаться половина жителей и гостей города, оставляя сотни отпечатков, которые невозможно идентифицировать. Даже частая их протирка не слишком помогла бы. Брови Якова Менчица стремительно взлетели вверх, когда Тарас Адамович сказал, что они, мол, располагают отпечатками с дверной ручки. Кажется, его стоило бы предупредить. Но она поверила! Хорошо, что Барбара в этот момент не смотрела на Менчица, когда бывший следователь откровенно солгал ей.