Художник вспоминал о звоне бокалов, рассказывал о легконогих балеринах, перешептывающихся у камина. Аня Горенко тогда негромко говорила хозяйке дома:

— Эти новые платья из Парижа — что-то невероятное. Француженки в самом деле носят такие?

Экстер грустно посмотрела на собеседницу и ответила:

— Что-то произошло с модой, Аня. Думаю, скоро будет война.

Тогда в окна жилища киевского адвоката заглядывал духовитый август 1913-го.

Тарас Адамович не перебивал художника, окидывая взглядом комнату, дабы не пропустить появления новых гостей. Тем временем Щербак, казалось, говорил сам с собой, будто забыв о собеседнике:

— Корчинский до сих пор ее боготворит, говорит, что Экстер научила Пикассо не бояться цвета: до того он предпочитал монохром.

Тарас Адамович все это время молча разглядывал гостей. После паузы Щербак продолжил:

— Художественная манера Экстер — постоянный поиск связей между фактурой и цветом, композицией и ритмом, плоскостью и объемом. Это осколки, хотя и довольно яркие — к цвету у Экстер особое отношение.

— А вы это не одобряете?

— Я не сторонник кубизма. Как художник я тоже чувствую изменения в воздухе, однако склоняюсь к мысли, что традиционное искусство дает нам достаточно средств для отражения этих изменений.

Кто-то поприветствовал Щербака кивком головы, художник привстал, обронив своему собеседнику:

— Я на минутку — вижу знакомого, которого вряд ли встречу где-то еще, кроме как здесь.

Тарас Адамович проследил взглядом, как художник подошел к высокому мужчине, а потом посмотрел на картину. Осколки. Итак, осколки мира, которые художник, ученик Александры Экстер, пытается собрать вместе? Интересная мысль.

— Она уже пришла, — взволнованно сообщил Щербак Тарасу Адамовичу, вернувшись быстрее, чем тот предполагал.

— Тогда идемте, — сказал бывший следователь, вставая.

Щербак небрежно кивнул в сторону хрупких барышень, беседовавших с хозяйкой дома:

— Девушки сказали, что видели ее в мансарде.

Но, собственно, ради этого они и пришли — увидеть мансарду Александры Экстер и девушку, которая непременно должна была присутствовать сегодня здесь.

Им нужен последний этаж. Тарас Адамович поймал себя на мысли, что по ходу расследования ему все чаще приходится взбираться на верхние этажи родного города. Сначала в «Праге», теперь здесь. Как будто он изучает Киев с новой стороны: раньше бывшему следователю по большей части приходилось погружаться в его полуподвальную жизнь. Нынче же — ступени, эти бесконечные ступени лестниц стали его спутниками. И что собой представляет эта мансарда? Не чердак ли они имеют в виду, говоря о ней?

Кажется, последний вопрос он произнес вслух, потому что Щербак ответил:

— Именно, чердак. Но согласитесь, «мансарда» — звучит гораздо изысканнее. «Студия Экстер размещается на чердаке ее дома» — какая вульгарность! А вот «Студия Экстер студия находится в мансарде» — совсем другое дело! Александр Мурашко тоже когда-то открыл студию на чердаке, то есть в мансарде дома Гинзбурга. Я учился там.

Они поднялись этажом выше. Кто-то поздоровался со Щербаком, на лестнице зазвенел беззаботный девичий смех. Интересно, что сейчас делают Мира и Менчиц? Встретили ли они уже девушку с портрета? Или же Щербак ошибся, и они сейчас уныло слоняются по мансарде Александры Экстер.

И еще один этаж позади. Раздается музыка, кажется, кто-то играет на скрипке. Дежавю — на скрипке играли в «Праге» в вечер пожара. Щербак резко распахнул перед бывшим следователем дверь, приглашая его пройти вперед. Пронзительная нота, кажется, замерла в воздухе, рассекая его, как нож масло. Зазвучали аплодисменты.

Профессиональный взгляд бывшего следователя выхватил из толпы лицо Миры. Заблуждал по сторонам в поисках Менчица. Вон у одного из панорамных окон — группа молодых людей. Смех, оживленные разговоры. Тарас Адамович подошел ближе и поймал себя на ощущении дежавю. Две девушки около мольберта с чем-то разноцветным. Он уже видел их, говорил с ними. Кажется, в театре, куда его водил Олег Щербак.

Жеманная блондинка с колючими глазами, хрупкая застенчивая брюнетка рядом. В прошлый раз с ними была третья девушка. Не мог вспомнить ни лица, ни имени. Как же ее звали, ту блондинку? Он еще тогда подумал, что она, вероятно, тоже полька.

— Барбара! — прервал поток его мыслей художник.

Тарас Адамович оглянулся, однако увидел не Щербака, а бледный овал лица Менчица. Молодой следователь словно окаменел. Его неподвижный силуэт резко контрастировал с раскованными фигурами гостей мансарды Экстер. Тарас Адамович шагнул к Менчицу, коснулся рукой его плеча. Тот, опомнившись, стряхнул с себя оцепенение.

— Это она, — хрипло произнес он.

— То есть? — спросил Тарас Адамович и, медленно проследив за взглядом Менчица, остановил взор на блондинке.

— Это она, — повторил Менчиц. — Д-дама под вуалью.

Тарас Адамович хотел переспросить у Менчица какую-то банальность, что-то вроде: «Вы уверены?», однако по выражению его лица понял — он уверен. Молча кивнул.

Из-за угла вдруг появился Олег Щербак с бокалом в руке. Он не слишком церемонно протеснился между двумя спешившими к выходу господами и сообщил:

— Рекомендую отведать розового, у красного — слишком насыщенный вкус. Тем более розовое — из Прованса, привезено еще до войны. Как знать, будет ли еще когда-либо возможность посмаковать его, — сказал почти грустно художник и добавил: — Видел Миру, однако Менчиц…

— Рядом с вами.

— В самом деле? — спросил Щербак. — Вы видели? — он картинно взмахнул бокалом в сторону девушек, которых Тарас Адамович заметил минуту назад. — Бася тоже здесь.

— Видел. Это она.

— То есть?

— Господин Менчиц ее опознал. Подтвердил ваши показания. Барбара — наша дама под вуалью.

Щербак одним глотком осушил бокал розового вина и поставил его на подоконник.

Хрустальные грани замысловато преломили свет и показали, как в зеркале, хрупкие осколки мансарды Александры Экстер.

С поджигателями Тарасу Адамовичу приходилось иметь дело еще в далеком 1902 году. Георгий Михайлович Рудой — начальник сыскной части города — настоял на создании картотеки преступников, в коей поджигателей именовали «фуферами». В том году киевские фуферы вышли на новый уровень, превратив свою преступную деятельность в самый настоящий пожарный промысел.