Какие там Великие озера!..

Нет никаких Великих озер.

Есть только это мгновение, темнота в глазах и за окнами,залитыми дождем, и жар, и недоумение, и страх, что все закончится и больше неповторится или повторится, но как-то не так.

Никто и никогда не набрасывался на Кирилла только потому,что он был в мокрой рубахе.

В минуту просветления он вдруг понял, что дело не в мокройрубахе, а в том, что она влюблена в него, и даже засмеялся от радости, и тут жезабыл об этом, потому что забыл вообще обо всем.

За лимонной шторой в мокром саду упал и развалился на частигром, и вместе с ним развалился на части Кирилл или то, что было им недавно,потому что между двумя ударами сердца он перестал существовать, и осталасьтолько буйная безудержная радость.

Со следующим ударом сердца он вернулся.

Лил дождь и налил на полу небольшую лужицу. Тянуло холодом изапахом мокрых цветов. Настя медленно дышала ему в шею.

С тех пор как они поднялись по лестнице, прошло семь минут,а вовсе не три столетия.

Он поднял тяжелую руку — как будто чью-то чужую — и положилее Насте на голову.

— М-м-м?.. — сонно промычала она и потянула на себяпокрывало, устраиваясь спать.

— Подъем, — прошептал он, — нас ждет чай с родственниками.

— М-м-м? — опять промычала она.

— Чай, — сказал он и легонько потянул ее за волосы, — чай,миледи.

— Какой еще чай? — забормотала она недовольно. — Ты что, сума сошел?

И вдруг вскочила, поддав головой его руку.

— Чай! — завопила она и спрыгнула с кровати. — Господи божемой, я совсем забыла, нас же ждут пить чай!

— Об этом я и говорю, — сказал он и захохотал.

— Не смей! Где мои брюки?!

— Понятия не имею. А мои где?

— Да ладно, все равно все сырое, потом найдем. Вставай, чтоты лежишь! Они сейчас подумают, что…

— Что мы украдкой целуемся на лестнице, как юнкер сгимназисткой, — подсказал Кирилл.

— Кирилл, вставай! Где твои вещи?

— Мои вещи в твоем гардеробе.

— А? А, ну да, — она подбежала к гардеробу, лихорадочно водящеткой по мокрым волосам, — вот черт возьми!..

В него полетело какое-то барахло, которое он ловил искладывал на покрывало.

— Ну что ты лежишь?!

— Я устал, — объяснил он с удовольствием, — я устал потому,что ты на меня напала, бросила на кровать и хорошенько мною попользовалась.

— Я тебя не бросала!

— Еще как бросала.

Пыхтя, она кое-как напялила майку, натянула шорты и швырнулапод зеркало щетку, которую все время держала в руке.

— Я скажу всем, что ты в душе, — сообщила она уже из-задвери. По лестнице затопали босые пятки, и все смолкло.

Кирилл полежал еще немного — может, он любит принимать душпо полчаса, — а потом поднялся. Голова была тяжелой, как будто он нанюхалсядушных цветов.

Почему он непременно должен идти пить какой-то чай, да ещеделать вид, что задержался в душе?! Почему он не может проспать весь остатокдня, а потом полежать на диване с книжицей под названием «Кровавые твари» иНастей Сотниковой под боком?

Черт бы подрал все семьи на свете!

Ровный шум дождя, отдаленные голоса на террасе, осторожныйскрип половиц, как будто по ним прошел кто-то совсем невесомый — старый дом жилсвоей жизнью, загадочной и непонятной.

Кирилл вдруг подумал, что уж дом-то точно знает, чтопроизошло с его старой хозяйкой, и скорее всего знает, что еще только должнопроизойти.

Знает — и молчит.

Из кухни вышла Муся с подносом в руках и издалека улыбнуласьКириллу. Следом за ней выскочила Настя. У нее был озабоченный и преувеличенноделовой вид. Такой вид всегда принимали сотрудники Кирилла, когда он вочередной раз заставал их за пасьянсом.

— Мусенька, ты уронила, — сказала Настя и сунула какой-тосверточек в карман Мусиного фартука. — Что ты так долго, Кирилл!

— Я не долго.

— Возьми, пожалуйста, на плите второй чайник. И пошли,пошли!..

Когда он с чайником в руке вышел на террасу, вся семья чиннопила чай и, кажется, даже никто не ссорился.

Тетя Александра взглянула на него, раздула ноздри, но ничегоне сказала. Мышки Сони на террасе не было.

— Как там в городе? — спросил Сергей.

— Все нормально, Сереж, — ответила за Кирилла Настя. —Кирилл, тебе чай с мятой или обычный?

— Где вы побывали? — Света болтала тонкой ложечкой в синейчашке, не поднимала глаз и усмехалась загадочно. — Достопримечательностиосматривали?

— Хотели в Кунсткамеру, — объяснил Кирилл, — но она попонедельникам не работает. Эрмитаж тоже закрыт. Мы в Зоологическом музееотдохнули.

Владик радостно захохотал и толкнул в бок свою мамашу,которая величественно покачнулась — как стог с сеном.

— Не балуйся, сынок, — попросила она кротко.

— Мам, у тебя голова болит? — спросил Сергей у НиныПавловны. — Может, попросить чего-нибудь у Сони? У нее наверняка есть отголовы.

— Тетя, а где Соня? — подал голос Дмитрий Павлович. — Юля,ты звала ее к чаю?

— Ну конечно.

— Может, мне сходить? — спросила Настя, всем своим видомвыражая немедленную готовность бежать за Соней.

— Ее никогда не дождешься, — сказала тетя Александра иподжала губы, — с ней вечная история, никогда ее нет.

— Я здесь, мама.

Голос был такой странный, что Кирилл быстро обернулся, недонеся чашку до рта.

— Что случилось? — быстро спросила Нина Павловна, и всевдруг смолкло, даже Света перестала звякать ложечкой о чашку.

Серое личико перекосилось, как будто мятая бумага,обозначилась густая желтизна вокруг глаз, губы затряслись, и Соня сказала,рассматривая носки своих тапок:

— Ожерелье поддельное. Мама, налить тебе молока?

— Ты же знаешь, — сказала тетя Александра холодно, — что яне пью чай с молоком. Это портит цвет лица. Что это за глупость? Почему тырешила, что оно поддельное?