мы и должны стремиться.

Дзен-буддисты не считают, что путь к нирване лежит через изучение сутр и песнопения. Они верят в необходимость медитации, очищения сознания. Безусловно, они не единственные медитирующие буддисты. Медитация была частью религии с того самого момента, когда Сиддхартха Гаутама сел медитировать под деревом Бодхи. Дзен-буддисты считают, что раз сам Будда не нуждался в пышных церемониях, сутрах или речитативах для достижения нирваны, то не нуждаются в них и все остальные. В конце концов, эти ритуалы захламляют сознание, которое должно оставаться пустым.

Эмоции — часть медитативного процесса дзен-буддистов. Японские буддисты XIX века, как и современные японцы, стремились к моно но аварэ, «печальному очарованию», или «глубокому чувству вещей», — своего рода сожалению. Под ним подразумеваются осознание чувств, которые вы испытываете, и понимание того, что ваши чувства соответствуют хонъи, или сущностной природе времени и места. Позвольте объяснить с помощью стихотворения.

Одиночество. Откуда явилось оно, Не смогу ответить. На вечнозеленом склоне горы Осенним вечером[242].

Автор этого стихотворения — умерший в 1202 году японский буддийский монах Дзякурэн. Здесь Дзякурэн растворяет личное одиночество в окружающем мире. На самом деле он не одинок: его окружает красота гор и заходящего солнца. Моно но аварэ — это путь к нирване, не требующий отрешения от всех чувств; следуя ему, вы понимаете, как чувства связаны с окружающим миром. С их помощью вы растворяетесь в бессодержательности Вселенной. Становитесь единым целым с ней. Осознаёте, как ваши чувства взаимодействуют с иллюзорным миром вокруг.

Но какое отношение это имеет к хадзи? В японском буддизме хадзи возникает, когда люди видят вас таким, каким вы не хотели бы предстать перед ними; когда их знание о чем-то, что вы предпочли бы сохранить в тайне, не позволяет вам раствориться в бессодержательности. Можно назвать это своего рода сбоем настройки.

Это достаточно хорошо иллюстрирует но, японская форма танцевальной драмы. В одной из таких драм, «Эгути», можно найти диалог между двумя персонажами — монахом и асоби, странствующей танцовщицей. Когда-то асоби связывали с проституцией, но позже они стали чем-то вроде буддийских монахинь. В тот период японской истории предоставление интимных услуг считалось источником великого хадзи. Монах узнает асоби и вспоминает о временах, когда она занималась проституцией. Он читает стихи, в которых просит ее о «приюте» и «убежище». (Уверен, догадаться, что означают эти слова в контексте, нетрудно. Конечно же, он просил не только о ночлеге.) Она, само собой, отказывает ему, и ее одолевает хадзи[243]. Напоминание о прошлом для асоби — источник стыда. Это чувство особенно сильно, потому что вызвано напоминанием монаха о ее прошлом актуальном «я», которое так разительно отличается от идеального «я», к которому асоби стремится.

Историк Гэри Эберсоул отмечает, что хадзи асоби во многом напоминает стыд, который испытала Идзанами, когда муж увидел ее труп: «Эмоция стыда возникает, когда кто-то воспринимает ее образом, не соответствующим собственной идентичности или публичной саморепрезентации»[244]. Вы боитесь, что кто-то знает о вас то, что вы пытаетесь сохранить в тайне, например что вы разлагаетесь или когда-то работали в табуированной сфере. По словам лингвиста Джана Марко Фарезе, страх того, что люди узнают что-то, что вы предпочли бы скрыть, даже сегодня составляет центральную часть хадзи[245]. В религии, которая ставит целью побег из мира, считающегося иллюзией, хадзи способен делать все очень и очень реальным.

Революционный стыд

Теперь мы наконец можем вернуться в 1859 год и воссоединиться с самураями и нашим давним другом Сёином. В среде самураев в то время бытовало собственное представление о хадзи, сформированное под влиянием множества установок, усвоенных ими в течение жизни. В числе этих установок было и буддийское нежелание раскрывать то, что они предпочли бы сохранить в секрете, и следование конфуцианскому идеалу эмоциональной сдержанности, и отвращение — нередко к себе, — связанное с синтоистскими представлениями о хадзи. Самурайский кодекс чести строился вокруг целой группы понятий. В нее входили: на (имя), идзи (гордость), мэнгоку (лицо; как в выражении «сохранить лицо»), мэйё (честь) и два вида стыда — тидзёку (в значении «клеймо» или «позор») и хадзи.

Как я уже говорил, хадзи был основным элементом японского эмоционального режима, и именно его хотел использовать Сёйн. Он верил, что хадзи — ключ к пробуждению давно спящей самурайской чести[246]. Стоит отметить, что этот конкретный хадзи испытывали в первую очередь элиты. Среднестатистического японского крестьянина вряд ли столь же заботили вопросы чести и позора, как самураев, охранявших его покой. В этом, безусловно, и заключается проблема книги Рут Бенедикт. Она рассказывает о всеяпонском чувстве стыда, рассмотрев лишь малую часть нации. Сёин, в отличие от Бенедикт, с самого начала ориентировался на элиты. Он хотел взбудоражить власть, устроить ей встряску и заставить осознать свой долг перед миром. Конечно, оказавшись неготовыми к встрече с вооруженными представителями иностранной державы, чья военная мощь значительно превосходила их собственную, сильные мира сего не могли не испытать хадзи. Сёин считал, что Япония была вынуждена открыть о себе нечто такое, что она предпочла бы утаить от других стран: нация была вынуждена смириться с тем, что ее актуальное «я» не соответствовало ее идеальному «я». Япония повела себя не так, как ей следовало себя вести, отклонилась от ри, тем самым подвергнув себя опасности. По мнению Сёина, японская нация должна была испытать отвращение к себе самой.

Для Сёина все закончилось трагично. Его признали виновным в организации заговора с целью убийства и 21 ноября 1859 года казнили. Последними словами, что он записал, были слова о родителях: «Родительская любовь превосходит любовь к родителям. Как они примут сегодняшнюю весть?» Этого мы никогда не узнаем. Но мы знаем, как приняли весть примерно полсотни учеников Ёсиды Сёина. Они бросили все силы на свержение сёгуната и реформирование нации. Стыд за неготовность к встрече с чужаками, за упадок, в которое пришло японское общество, лег в основу того, что сегодня известно нам как Реставрация Мэйдзи.

Многие из тех, кто пришел к власти сразу после свержения Токугавы, были учениками Сёина. Среди