— плохо, какой бы очевидной она ни казалась сегодня. Он также стал главным антагонистом философов эпохи Просвещения. Мыслители, углублявшиеся в его труды в поисках новых вопросов и истин, сыграли огромную роль в формировании современных демократий, систем правосудия и законов. Все это в немалой степени благодаря одному человеку и его идеям о чувствах.

Что касается новой концепции эмоций Брауна, если открыть учебник по психологии и психиатрии на любом языке, на его страницах будет преобладать термин «эмоция» именно в современном английском значении, по крайней мере в узкоспециальной литературе. Это объясняется тем, что большинство работ в области либо пишутся англоязычными учеными, либо, что еще чаще, публикуются в англоязычных журналах. Не удивлюсь, если носителям английского, взявшим в руки эту книгу, в голову даже не приходила мысль, что понятие эмоции может иметь более широкое значение, выходящее за рамки, в которые ученые загнали одни чувства, упустив другие. Конечно, до тех пор пока эти читатели не приступили к чтению. В конце концов, слово «эмоция» так прочно вошло в язык и культуру, что, употребляя его, мы задумываемся не больше, чем когда произносим слово «рука». Разница в том, что, если память мне не изменяет, я точно знаю, что такое рука. Для сравнения, когда в последний раз (в 1981 году) специалисты подсчитывали количество существующих в психологии определений понятия «эмоция», насчитали аж 101[232]. С тех пор все только усложнилось.

Каждый раз, когда вы говорите, что кто-то излишне эмоционален, или что вам нужно поправить ваше эмоциональное здоровье, или даже что вам захотелось послушать эмо-музыку, этимологические ниточки тянутся от вашей фразы к самому Томасу Брауну. Всего за одну лекцию родилась новая концепция эмоций, а грань между чувствами и мыслями стала более четкой, чем когда-либо.

Однако мир состоит не из одной Европы. Как мы увидим в следующих главах, на карте есть много мест, где никогда не слышали ни о Гоббсе, ни о Декарте, не говоря уже о Брауне. Само собой, люди там не использовали термин «эмоция» в новом значении. Эта западная концепция мало что значила для африканского народа ашанти или японцев XIX века.

Глава 9. Стыд цветущей сакуры

В конце концов новые идеи Брауна об эмоциях набрали популярность и распространились по всему миру. Однако это произошло не сразу, и слава его работ достигла далеко не всех уголков земного шара. В конце XIX века подавляющая часть неанглоязычного мира не имела ни малейшего представления об этой новой концепции эмоций. Это, безусловно, относилось и к двадцатидевятилетнему японцу Ёсиде Сёину, находившемуся в 1859 году в тюремной камере. Его мысли занимало кое-что поважнее, например неудавшееся покушение на представителя сёгуната, которое, если бы закончилось успехом, помешало бы подписанию договора между Соединенными Штатами и Японией.

Сёин был известным возмутителем спокойствия. Его лишили статуса самурая за то, что он изучал рангаку — так называемые голландские науки — и тем самым засорял свой разум иностранными идеями. Сёина интересовали заморские странствия. Этот интерес, а также желание глубже понимать западную философию заставили его нарушить еще более строгое табу и попытаться пробраться на борт американского корабля, пришвартованного у берегов Японии. Поскольку капитан не пошел ему навстречу, эта попытка обернулась для Сёина домашним арестом, а затем и тюремным заключением. В конце концов его освободили, и какое-то время он даже держался подальше от неприятностей. Однако, ввязавшись в планирование покушения, Сёин снова очутился за решеткой, и на сей раз дела обстояли куда серьезнее.

Сёин не мог знать — технически он так никогда и не узнал, — что ему суждено стать героем. При этом на типичного героя он совсем не походил. Его друг Тайдзо Масаки описал Ёсиду Роберту Льюису Стивенсону так:

…Уродливый и смехотворно обезображенный оспой… Сёин отличался нечистоплотностью, его одежда была убога; когда он ел или умывался, то руки вытирал о рукава; а поскольку волосы он перевязывал не чаще одного раза в два месяца, на них часто нельзя было взглянуть без отвращения. Памятуя все это, не удивляешься, что он никогда не женился. Талантливый учитель, он был мягок в действиях и часто резок и даже жесток в словах. Его уроки не задерживались в головах учеников, оставляя их в недоумении, а еще чаще вызывали смех[233].

Имейте в виду, это слова человека, любившего и глубоко уважавшего Ёсиду.

Сёин родился в 1830 году в семье самурая скромного ранга. Как тогда было принято, его усыновил другой самурай, Ёсида Дайсукэ, который вскоре умер, оставив пятилетнего Сёина наследником своего рода. Свой первый серьезный акт неповиновения Ёсида совершил, без разрешения отправившись в путешествие по Северной Японии. Ему исполнился двадцать один год, и он хотел повидать мир. По возвращении его лишили статуса самурая и подвергли наказанию, которое сам Ёсида воспринял как награду: в течение десяти лет он должен был обучаться где угодно в Японии. Возвращение Ёсиды домой после первого года обучения совпало с прибытием в Японию американцев. В 1853 году коммодор Военно-морского флота США Мэтью Перри ввел четыре «черных корабля» в залив Эдо[234] и от имени своего правительства потребовал от Японии открыть торговлю. Придерживаясь политики изоляционизма и миролюбия, Япония отставала в технологическом прогрессе. Ей было не под силу тягаться с американцами. После инцидента в заливе Сёин — как и некоторые другие — задумался об относительной неспособности страны защититься от чужаков. Гражданский мир — это, безусловно, чудесно, однако в данной ситуации он означал отсутствие подготовленных военных, снабженных мощнейшим и новейшим оружием.

Семена этой проблемы были посеяны еще в первые дни правления сёгуната Токугавы. Клан Токугава правил Японией с 1603 года. С одной стороны, он принес в страну мир, положив конец постоянным феодальным распрям самураев. Вскоре после прихода к власти Токугава поделили страну на 260 более мелких, легко контролируемых владений. Каждое из них было передано даймё, или феодалу, который почти независимо управлял своими землями. Некогда великие самураи, о чьей боевой доблести слагали легенды, сменили катаны на кисти для туши и стали приказчиками своих даймё. Это позволяло разделить национальную и местную политику. Даймё и служившие им самураи более высокого ранга решали проблемы местного уровня, в то время как сёгун с советниками занимались делами государственной важности. Такая система способствовала сохранению