– Спи.

– Устал я действительно…

Солонецкий отвернулся к стене.

Аввакум подбросил дров в печку, накрыл Солонецкого шубой, сел перед приоткрытой дверкой.

Наверное, это хорошо – знать без сомнений, для чего живёшь, подумал он.

А для чего живёшь ты, Алексей Новиков, тридцати лет от роду, сбежавший от проблем мира?

Чтобы постичь истину.

И это для тебя важнее всего. Ибо что значит – жить для людей? Кто знает ответ на этот вопрос? Нужно ли им то, что делает Солонецкий? А если и нужно сегодня, то нужно ли будет завтра?..

А истина нужна всегда.

И жизни человеческой хватает лишь на один шаг вперёд, к истине… И это – счастье.

Он, Алексей Новиков, иначе Аввакум, сделает этот шаг. Не для людей, для себя.

Но кто знает, может быть, знания об этом шаге будут людям гораздо нужнее всех гидростанций, построенных Солонецким.

Но об этом думать нельзя, ибо это – уход от истины…

Аввакум лёг рядом с Солонецким и стал наблюдать за отсветами на стенах, похожими на огненных неведомых зверей…

На следующий день после отъезда Солонецкого Кузьмин подписал приказ об отстранении Сорокина и назначении вместо него Божко начальником управления механизации. Ждал, что Сорокин придёт к нему для объяснений, но тот не появился ни в этот, ни на следующий день. И только когда Божко, сдав участок, пошёл принимать дела, оказалось, что кабинет Сорокина закрыт и ключей нет. Не зная, что делать, Божко позвонил главному инженеру.

– Ломайте, – приказал тот.

– Но как же так…

– Это не квартира, это служебный кабинет начальника управления, которым назначены вы. И больше по пустякам мне не звоните, принимайте решения самостоятельно.

Кузьмин опустил трубку.

Посидел, упёршись ладонями в стол, отбрасывая всё второстепенное и определяя главное, что нужно сделать за эти две недели.

Это был его час. Час, которого он так долго ждал…

Со студенческой скамьи, с первых студенческих практик, сталкиваясь с косностью, неверием, консерватизмом, видя, как пылится на складах новое оборудование, как от безделья перемывают косточки друг другу сослуживцы в отделах, он накапливал злость. Сначала критиковал, выступая на производственных совещаниях и конференциях, по-максималистски веря, что и словом можно изменить положение, но скоро понял: доказывать нужно делом. Своими предложениями по усовершенствованию работы засыпал вышестоящие инстанции. Его хвалили. Его идеям удивлялись. Брались внедрять, но шло время и находилось множество причин, мешающих это сделать. И тогда он пришёл к выводу: для того, чтобы доказать делом, нужно иметь власть и относительную свободу. Он отказался от аспирантуры, удивив этим знакомых, ибо отказывался от благополучия, а это привилегия людей неразумных: прослыл бескорыстным, подвижником, хотя никогда не относил себя к этой категории людей…

И вот наконец пришёл его час.

Он приказал поставить на забой в тоннеле новые буровые станки, которые Солонецкий берёг как резерв. Ввёл четырёхсменную работу в котловане. Выделил новый участок комплектации материалов на основных сооружениях, который должен был снять проблему с неритмичностью работы. И это было только начало задуманных перемен.

Кузьмин спешил, понимая, что начальник строительства дал ему шанс, исходя из каких-то своих соображений. Он знал об угрозе консервации, догадывался, что Солонецкий ведёт свою, непонятную ему, но, несомненно, направленную против этого решения борьбу, в которой любой промах может быть использован сторонниками консервации, поэтому медлить не мог. И верил, что победителей не судят.

Стремительность решений главного инженера ошарашила всех. Безмолвное ожидание их последствий готово было вот-вот взорваться какой-нибудь неожиданностью. Все ждали возвращения Солонецкого. Но природа стала союзницей Кузьмина. Чёрная пурга, гостья в этом году ранняя, отрезала посёлок от мира, и уже никто не мог ему помешать. Главного инженера видели в котловане, в машинном зале, на порталах, в тоннеле. Казалось, он был везде.

Он ещё больше похудел, почернел и охрип.

Вьюжным вечером, когда он сидел в кабинете, один-единственный на всё управление, в коридоре раздались гулкие шаги и вошёл Костюков. Отряхнул снег, поёжился, удивляясь погоде и, раздевшись, присел к столу.

– Отдохнуть вам надо, Геннадий Макарович, – сказал он, показывая, что настроен на долгий разговор. – Совсем вымотаетесь, пока Солонецкий вернётся. – Выжидающе посмотрел на Кузьмина и продолжил: – Впрочем, вы ещё молоды, здоровья у вас хватит… А вот наш бог, наш царь Солонецкий уже сдаёт. Сердце, знаете ли… Какие его годы, а вот пожалуйста, надорвался. Ему бы в тихое место, на спокойную работу. Моя бы воля, я вообще на ответственные посты больных людей не назначал. И для человека лучше, и для государства… Но наш Юрий Иванович доброй волей, конечно, не уйдёт, привык к власти… Считай, двадцать лет всё по медвежьим углам, где выше него никого не было. Гости да проверяющие приедут и уедут, а он остаётся. Он всё решает, кого повысить, кого понизить, кому оклад побольше, кому поменьше, кому помочь, а кому и наоборот…

Кузьмин потёр лоб ладонью. У него разламывалась голова, и он с трудом понимал Костюкова.

– Может, таблетку? – участливо подался тот вперёд. – Давайте ко мне в гости, у меня чудодейственные есть…

– Спасибо, Илья Герасимович, у меня сейчас не гостевое настроение.

– Ну, как знаете.

Костюков помолчал, пытаясь догадаться, как воспринимает его визит Кузьмин. Он не хотел рисковать.

– Ничего, если я закурю? – достал он сигарету.

– Курите.

Костюков собирался с мыслями.

Вступаться за Сорокина – глупо, прикидывал он. Сейчас нужно думать о себе. Солонецкий ему не помощник, в этом он уже убедился, и этот мальчишка тоже ничем пока не поможет. Но если дело выгорит – не сносить Солонецкому головы. Не сносить, твёрдо решил он. И тогда мальчишка вполне может стать начальником строительства. Он молод, у него хорошее серое вещество, и он далеко пойдёт.

– Вы не находите, что ваши – я совершенно искренне говорю – очень грамотные начинания столкнутся с сопротивлением по причинам, не зависящим от нас с вами? – спросил он.

– О чём вы? – буркнул Кузьмин, и Костюков понял, что тот не хочет говорить на эту тему.

– Да, действительно, вы и так устали, – поспешно перевёл он разговор. – Гулял по улице, я, знаете, метель люблю, ветер… Смотрю, светится окно, вот и заглянул… Солонецкий так поздно не задерживается, он считает, что нужно всё успевать делать в рабочее время. Правда, это не соответствует истине. Он многое не успевает делать. Ни в рабочее время, ни после… Не удивляйтесь, что я всё о нём и о нём, вам же нужно отдохнуть, вот я и говорю, что на ум придёт… Женщин он любит… Но это мелочи, конечно, мы все их любим… – Костюков улыбнулся. – Главное, выдохся старик. Да тут ещё этот сыр-бор…