– Здоровый, значит. Ну ладно, вздремну я, пожалуй.

Солонецкий отвернулся к прокопчённой стене, закрыл глаза и провалился в сон.

…На следующий день они поднялись вверх по речке до пустынных плоских вершин Путоран. Здесь у Аввакума стояли ловушки на песца, и в двух были замёрзшие зверьки. По пути, пряча улыбку в русой бороде, Аввакум несколько раз указывал Солонецкому на куропаток. Тот с азартом разряжал оба ствола, и вскоре его ягдташ внушительно оттопыривался.

Двухчасового декабрьского света только и хватило, чтобы подняться вверх и вернуться обратно. К зимовью вышли уже в темноте. Солонецкий, довольный охотой, был возбуждён и говорлив. Пока он колол промёрзшие поленья, Аввакум ощипал куропаток. Печка накалилась быстро, от её зардевшихся стенок в зимовье висел колеблющийся полумрак.

– Я бы, пожалуй, тоже книжку написал за зиму, – сказал Солонецкий. – В такой тишине да одиночестве хочешь не хочешь философствовать начнёшь. Только вот какая получилась бы, не знаю…

Аввакум пожал плечами.

– У каждого своя. Как жизнь.

– Да, – глубокомысленно согласился Солонецкий. – Всяк по-своему думает… После института меня на три месяца на военные сборы забрали. От молодой жены, из города в голую степь. На пятьдесят верст вокруг ничего. А посередине – несколько сот мужиков. От тоски да желаний взвоешь. Сначала так и было, а потом привык, даже нравиться стали построения, переклички, форма, разносы комбата… Прощались со слезой. Теперь вот вспоминаю эти три месяца – непонятно что, а волнует. Хотя я человек сугубо цивильный…

– Любая организация сначала отталкивает подавлением воли, а затем привлекает возможностью исполнять приказы, не думая.

– Это ты загнул, – не согласился Солонецкий. – Может, винтиком ты и становишься, но не бездумным. Я даже так мыслю, что в армии ты постоянно сопротивляешься насилию, и это сопротивление тебе потом и приятно. Ощущение своей крепости. И ещё: там женщин нет и все связанные с ними эмоции атрофируются. А освободившаяся энергия расходуется на другое…

– Может быть, – равнодушно согласился Аввакум.

– Ты ведь не служил?

– Нет.

– Оно и видно, – удовлетворённо произнёс Солонецкий. – Я и охоту люблю за мужскую фантазию. Деньков десять охоты – на год воспоминаний… Слышь, Аввакум, а у тебя жена есть?

– Может и есть.

– Давно не виделись?

– Как сюда уехал.

– И не пишет?

– Нет.

– А ты?

– Высылаю деньги, когда есть.

– Не возвращаются?

– Нет.

– А ты её любишь?

Аввакум молча помешал угли в печке.

– А я ведь о тебе ничего не знаю, – задумчиво сказал Солонецкий. – Да и ты обо мне… Встретились, спим рядом, едим за одним столом, мёрзнем вместе, а что было до этого у каждого – не знаем… Так что прости уж, если излишне любопытен.

– Я понимаю… Только порой ненужное знание тяготит…

– Это нам не грозит… Это среди идеалистов бывает, а мы – материалисты.

Аввакум промолчал.

Раскинул шубу на полатях, лёг.

– Давай спать.

Через минуту он уже спал, а Солонецкий долго лежал, прислушиваясь к ночным таинственным звукам и пытаясь представить Аввакума в другой обстановке. Например, на берегу тёплого моря, под жарким солнцем. И ничего не получалось.

…Утром потянул ветерок с Ледовитого океана. Его остроту Солонецкий и Аввакум почувствовали, только уже поднявшись на перевал. Поглядывая на снежную дымку, завихрившуюся у краёв плато и над хребтом, Аввакум остановился.

– Пурга идёт, – сказал он. – Надо возвращаться.

Солонецкий приложил к глазам бинокль. Укороченное линзами расстояние уничтожило всю загадочность задымившихся гор. Он хотел возразить, но одумался, понимая, что Аввакум прав.

Вдруг взгляд споткнулся: на оббитом ветрами склоне – казалось, рукой подать – стоял снежный баран.

Солонецкий замер, боясь пошевелиться, потом опомнился, чертыхнувшись, подал бинокль Аввакуму:

– Раз в жизни бывает такая охота! – сказал Солонецкий, вкладывая в эту фразу всю охотничью страсть.

Аввакум поднёс к глазам бинокль, оглядел горизонт, взглянул на Солонецкого и махнул рукой.

– Ладно, рискнём!

Солонецкий с трудом поспевал за ним, хотя шёл по проторенной лыжне. Кроме спины Аввлкума и снега, он ничего не видел. Но Аввакум вдруг повернулся, показал рукой вправо, и он, сразу утонув в снегу чуть не по колено, стал по дуге обходить выступ скалы, не спуская глаз с видневшихся над ним рогов и боясь только одного – как бы не опередил его Аввакум. Вдруг рога дёрнулись, донёсся звук выстрела, и в нескольких метрах от Солонецкого пролетело выгнутое стремительное тело. Он выпалил из двух стволов. Сбоку рванул порыв ветра, закрыв всё снежной пеленой.

Шумно дыша, пробежал мимо Аввакум.

Снова они увидели барана на другом склоне.

Тот неподвижно стоял и смотрел в сторону невидимого океана. Теперь уже горизонт не был так далёк, как раньше, тёмно-серая мгла висела над вершинами.

– Хоть посмотрели, – вздохнул Солонецкий, понимая, что больше медлить нельзя, но желая ещё догонять, скрадывать, стрелять…

Снежный баран поднял голову и исчез за скалой…

Пурга застала их на склоне. Сразу стало шумно и темно. Всё вокруг задвигалось, закрутилось. Аввакум, протянув Солонецкому конец шнура, бежал ещё несколько минут, угадывая лыжню, потом пошёл медленнее, останавливаясь, вертя головой во все стороны, словно что-то вынюхивая.

На деревья, росшие вдоль реки, они наткнулись, когда Солонецкий уже был уверен, что они заблудились. Но, сидя под обрывом в затишье, Аввакум, улыбаясь в промёрзшую бороду, поднял руку, давая понять, что всё хорошо, и не спеша двинулся по распадку…

Ночью, слушая ровный голос гудящей печки и взвизгивание пурги за стеной зимовья, разомлевший от тепла, Солонецкий сказал:

– С собаками бы взяли.

– Отдал я их, – вздохнул Аввакум. – Уезжать собирался.

– А может, это и лучше. И так мы с тобой чуть браконьерами не стали, снежный баран – редкость, на него охота запрещена.

– Неужели тебя мучают угрызения совести? Ты же здесь бог и царь, – с иронией произнёс Аввакум.

Но Солонецкий не обиделся.

– Потому и мучают, что хозяин я в здешней округе. К тому же ты явно отстал от жизни, – поддел он в отместку. – Теперь премиальные не за шкурки, а за упущенное зверьё дают. И матушку-природу мы больше не покоряем, мы к ней подлизываемся.

– Ну, ты-то уж не подлизываешься…

– А я что… Воюют два лагеря, – почти засыпая, говорил Солонецкий. – И пусть себе воюют, у них там действительно, сплошной асфальт и смог… А мы вот сидим с тобой в зимовье, у чёрта на куличках, дичи поели… Рассуждаем. Для нас с тобой сейчас проблемы защиты природы не существует, потому что кругом на сотни вёрст – снежная пустыня. И покорять вроде нечего, и защищать… А вот выживать надо каждый день. У нас другие проблемы… Может, эта и придёт позже… А пока вот я думаю, если эта пурга надолго, то дело дрянь… Аввакум, у меня там стройка, люди… Аввакум, я для них эту ГЭС строю…