Валентина взглянула на него. Она надеялась увидеть в его глазах интерес к ней, понимание, как он ей дорог, но он продолжал говорить, не замечая её взгляда.

– Вы любите жену? – вдруг перебила она.

Он растерянно замолчал.

– Зачем вы позвали меня?.. Вам нужно было поднять настроение, чтобы завтра вы смогли хорошо делать своё дело? Вам понадобилась влюблённая дурочка, которая готова пойти за вами куда угодно, ничего не требуя, ни на что не претендуя? Которая даже не смогла уехать от вас. А что у этой дурочки есть сердце, что она живая, об этом вы не подумали?.. Пустите! – почти плача, крикнула она.

– Я не держу, – растерялся Кузьмин.

– Пустите! – повторила Валентина и, закрывая лицо ладонями, быстро пошла к двери.

– Вы не так меня поняли, – бормотал он. – Я не думал об этом, я…

Валентина подхватила пальто и, не одеваясь, выбежала на улицу.

Кузьмин потёр виски.

Голова раскалывалась.

Вышел на крыльцо, не зная, что он должен делать.

Постоял, вглядываясь в снежную круговерть, пока не почувствовал, что промёрз, и вернулся в дом.

Больше всех проклинал пургу Сорокин. Каждый день промедления играл против него, мучая сомнениями в правильности того, что он сделал.

Сразу после приказа об отстранении от должности он встретился с Костюковым. Разговор его огорчил. Костюков юлил, советовал не торопиться, не рубить сгоряча все концы. Сорокин понял, что тот заботится о собственной шкуре и надеяться на помощь не стоит. Он знал, что у Костюкова наверху есть поддержка, и если Солонецкий не устоит, начальником строительства может стать именно он. У Сорокина такой всемогущей руки не было. Всё, чего он добился в жизни, было собственной заслугой. Правда, если быть искренним до конца, то немалую роль в этом сыграло его умение хорошо организовывать охоту или рыбалку для наезжавшего начальства. Солонецкий тоже не отказывался от его услуг, но и после вечеров, проведённых вместе у костра, не делал на работе никаких скидок. Обманчивая, на первый взгляд, податливость начальника строительства оказалась на самом деле умением делить отношения на чисто человеческие и служебные. На главного инженера Сорокин никогда ставки не делал, не верил он в Кузьмина и сейчас. И всё же к концу недели он пожалел, что не сдал как положено управление Божко и тихо-мирно не дождался Солонецкого, показывая тем самым своё послушание и своё понимание неразумности произошедшего. Но сделанного не воротишь, оставалось только ждать. Ждать и надеяться, что Кузьмин наделает глупостей.

Пурга не стихала.

В воскресенье Кузьмин выехал на основные сооружения. Встречные машины вырывались из белого месива перед самыми фарами и, поравнявшись, вновь исчезали. По крутой спирали, держась подальше от поднимающихся МАЗов, машина главного инженера спустилась вниз. Закрывая лицо от ветра, Кузьмин прошел в котлован. Здесь было потише, лучи прожекторов разбивали полумрак зимнего дня, но не было ни одного рабочего. Он дошёл до левой врезки, никого не нашёл и там. Чувствуя, как закипает раздражение, направился к прорабской будке.

В прорабской стояла тишина. Ленивое тепло обволокло Кузьмина белым облаком. За столом, склонившись над шахматной доской, сидели прораб Матюшин и Туров.

– В чём дело? – с порога спросил Кузьмин. – Где люди?

– Отдыхают. – Туров переставил ладью. – Отпустили людей, актировка.

– Кто разрешил?

– Я разрешил, – поднялся Матюшин. – С утра пришли бригадиры, я их отпустил. Ведь метёт же, не видно ничего…

– Вы?.. Вы не прораб, ваше место в бригаде.

– Геннадий Макарович. – Туров неторопливо принялся расставлять фигуры. – Отойдите в сторону, слоник у вас под ногами…

– Какой слоник?! Да вы что тут?.. – Кузьмин растерялся. – Кто перед вами?!

– Вижу, что вы. – Туров продолжал расставлять фигуры. – Может, присядете, спокойно во всём разберёмся.

– В чём? В вашем самоуправстве? – Губы Кузьмина подрагивали, но он сдержал себя и, круто повернувшись, вышел из прорабской.

Он шёл по дороге, не замечая встречных машин, не слыша шума едущего позади «уазика», шёл, подставляя лицо колючему снегу и не чувствуя его уколов. Только сейчас он понял, как устал за последние дни, и только сейчас задумался, почему не находит поддержки Турова, о котором Солонецкий сказал, знакомя их, как о своём желаемом заместителе. Тогда Туров повторил, специально для главного инженера, неоднократно говоренное:

– Ты знаешь, Юрий Иванович, как я отношусь к этому. Философски. А философия пусть примитивная, но своя: лучше быть маленьким начальником, но первым, чем большим, но вторым.

– Ох, прибедняешься, – усмехнулся тогда Солонецкий, а потом рассказал Кузьмину о Турове.

Четвёртую стройку начинал тот с нуля и всегда приходил с первым десантом. Был бригадиром десантников, потом мастером, начальником участка, а вот сюда уже высаживался начальником управления строительства. И пока Солонецкий зачищал огрехи предыдущей стройки, посёлок на новом месте строил Туров.

– Подозреваю, привык он быть хозяином, – хитро прищурившись, сказал тогда Солонецкий. – Не любит за чужие просчёты отвечать…

…На верху серпантина шофёр нагнал Кузьмина, открыл дверцу.

– Геннадий Макарович, садитесь, а то сзади машины задерживаем. Дорога узкая, не объедут.

Кузьмин сел в кабину.

Привык хозяином быть, подумал о Турове.

Солонецкий тоже считает себя хозяином. Но ни он, ни Туров не думают о том, какие они хозяева – хорошие или плохие…

Но сможет ли он один осуществить задуманное? Как бы ни хороша была идея, как ни велик замысел, без поддержки людей всё: идея, замысел, будущее воплощение могут умереть, так и не родившись.

– Останови.

Шофер бросил недовольный взгляд, но свернул к обочине.

Кузьмин шагнул в пургу.

Утопая в снегу, побрёл по обочине назад к обрывистому берегу, с которого в ясную погоду хорошо был виден котлован. Сейчас на том месте, где он должен был быть, мутнели пятна прожекторов.

«Почему я один?» – думал он.

Перебирая имена, он выбрасывал тех, кого ненавидел, но почему-то запомнил тех, кого не считал что-либо значащим и, наконец, опять вернулся к Солонецкому и Турову. Они должны были его поддержать, должны. Ведь они, как и Кузьмин, хотели одного: чтобы стройка жила, чтобы она набирала силы. Чтобы здесь, среди тундры, остался после них живой, дышащий, тёплый посёлок и – главное – ГЭС.

Он смотрел вниз, туда, где остался Туров, к которому надо было бы пойти, поговорить, убедить, сделать своим единомышленником… Но пойти он не мог.

А Гриневский?

Нет, для того главное – деньги. Только ради щедрой оплаты он не вылезает из туннеля…