– А жизнь – это не только девки.

– Так ведь у тебя и другого ничего нет.

Аввакум не ответил.

Стал на горку снега, выросшую у порога, пробил отверстие. Полез в него, но ничего не получилось и он стал расширять наметившийся лаз.

Вместе с тусклым дневным светом в избушку белым облаком потянул свежий воздух. Теперь Аввакум отрубал куски снега и выталкивал их наружу. Скоро снежный коридор стал шире, он всё глубже и глубже уходил в него, пока не исчез совсем. Солонецкий услышал его шаги над самой головой.

Ветер швырял снег, доставая до полатей, печка уже не шипела, её стенки остыли, но ему не хотелось вставать, и он только накинул шубу.

– Сухостоина тут недалеко, – сказал, появляясь в проёме, Аввакум. – Надо будет завтра свалить.

– Свалим, – согласился Солонецкий. – А ты тоже боишься смерти…

– Может быть. – Аввакум подкинул в печку поленьев. – Дров-то я заготовил, да снегом всё завалило.

– Живы будем, я тебе бочку солярки дам и котёл, – пообещал Солонецкий. – Вертолётчики забросят.

Аввакум присел на полати, пожевал лепёшку. И Солонецкий пожевал, хотя есть совсем не хотелось. Он подумал, что так же безвкусно и тихо отживает человек свои последние дни…

– Когда-то я боялся смерти, – после паузы заговорил Аввакум. – Так-то ничего, а вот в самолёт сяду – и мысли сразу прощальные. В реку зайду, махну два раза руками, только дно из-под ног уйдёт – я уже пугаюсь, хотя плаваю неплохо. А потом надоело бояться. Что же это, думаю, всю жизнь она меня пугать будет? Неужели не справлюсь со страхом, который ведь не извне – изнутри рождается. Во мне сидит. И боится он веры в бессмертие человеческое… Понимаешь, о чём я?

– Валяй… Нет, действительно, мне интересно. – Солонецкий сел удобнее. – Хотя я атеист, но верующих уважаю.

– Судьба – это языческое понятие, Бог – более конкретное, мыслящее. К тому же, судьба – бесчувственность, попробуй её умолить. Как начертано, так и будет. А Бога умолить можно. Судьба не оставляет надежды на изменение приговора, Бог же оставляет…

– Ну а так как ты культовые отправления не совершаешь, значит, твой Бог в тебе самом, – перебил Солонецкий. – Модное веяние…

– В истории всё повторяется. Меняется только обстановка, привычки и законы общежития, человек же и природа вечны. Вечен и тот стержень, на котором держится жизнь.

– А вот это уже материализм. – Солонецкий поднял указательный палец, поучительно добавил: – Чувствую, Маркса почитывал…

– Суетное деление. Материализм, идеализм… А истина закрыта. И мир понятнее не становится. Лишь суесловие…

– Материалист, материалист… – Солонецкий оживился. – По нутру ты материалист, только сам понять этого не можешь, упёрся во что-то – и тпру, приехали… Насчёт страха ты верно подметил, я тоже в самолёт сажусь – трясусь маленько, не на земле всё-таки, непривычно. Но только дальше повернул так, словно карты передёрнул. Бог-то мне зачем, если я сам могу со своим сознанием без потусторонней силы справиться? Эй, скажу себе, приятель, да ты никак испугался? Да ты посмотри, какая это машина, посмотри, какие спокойные люди вокруг тебя сидят, а пилоты – они ведь тоже смертные, а летают каждый день, и ничего…

– Можно и так, – усмехнулся в бороду Аввакум.

– И нужно. Честнее уж так, чем утешаться обманом.

– Обман ради счастья – не обман, а истина.

– И книгу об этом пишешь?

– И об этом тоже.

– Не нравится она мне. – Солонецкий помолчал. Азарт спора, который он ощутил вначале, погас, появилось желание переубедить Аввакума, потерявшегося в поисках истины. – Я не читал её, понятное дело, если её ещё нет, но ведь в ней, я так понял, ты агитируешь за Бога в себе… И за перерождение. Это сейчас модно стало – верить, что все мы не единожды плутаем по этому свету. Так?

– Не совсем. – Аввакум нисколько не обиделся на его слова. – Что касается Бога в себе, я действительно верю в духовное начало в человеке. А вот на реинкарнацию, то есть перерождение, пока не претендую. Однако расширяю понятие реальности…Ты родителей своих помнишь?.. Их нет в теперешней жизни, но в твоей памяти они живы, а значит, они живы по сути…

– Реинкарнация говоришь… Что-то не совсем я тебя понял. А как с прадедами быть, если я их вовсе не видел?

– Ты их не видел, но их помнили деды, дедов – родители, а значит, и ты их тоже помнишь, только не конкретно – сознанием, а воплощёнными в образы дедов и прадедов… И наша душа – такой же реальный мир, но мы ещё не поняли этот мир, не отточили чувств, чтобы постичь его.

– Да-а… – протянул Солонецкий. – Однако опасная у тебя философия. Этак все не вперёд, в будущее, а назад смотреть станут. По твоей философии жить бы нам да жить ещё в каменном веке.

– Я не отрицаю прогресс.

– Ладно, я, может, твою философию не до конца понял, не люблю абстракций, но ведь жить-то ты по ней должен. А если по ней ты сейчас здесь, значит, сбежал ты от мира. Выходит – не нужна она людям.

– Общество должно созреть для восприятия новой идеи.

– Но если ты уверен, что прав, не прячься, доказывай!

– Я не одобряю борьбы между себе подобными.

– А без борьбы победы не бывает, без победы – счастья… В мире зла немало, так что есть с кем воевать. А ты и тебе подобные, выходит, дезертиры…

Аввакум вздохнул:

– Мы не поймём друг друга.

– Ещё бы! – с иронией произнёс Солонецкий. – Потому что я презираю людей, живущих для себя. Я ненавижу равнодушных, разносчиков зла. А ты вот не одобряешь борьбы… Значит, ты и похожие на тебя, сверхдобрые, злу не сопротивляетесь…

– Зло и так уничтожит самоё себя.

– Да ты сам до этого вымрешь в своём добровольном изгнании. Или одичаешь… Нет, мой бог – общество. И я хочу, чтобы оно соответствовало идеалу. Хочу сотворить этого бога справедливым и знаю, что моя борьба во имя будущего нужна всем. Да, люди непохожи друг на друга, но ведь есть общее, что объединяет всех. Общее стремление выжить и обрести счастье. И в нашем обществе, смотри, сколько развелось и дряни, и негодяев, и паразитов, но хороших людей больше, гораздо больше. А вот такие как ты – какая от вас польза?

Аввакум пожал плечами:

– Не нам с тобой судить.

– Ну да, конечно… Мы бьёмся, кладём животы, – после паузы продолжил Солонецкий. – Мы отдаём свои жизни и за тебя тоже, и за твоих родных… Легче всего отсидеться вот здесь, спрятаться от всех проблем. Тут даже мировую войну пересидеть можно. Какой же к черту гуманизм в твоей философии, какая польза человеку?

– Гуманизм – это моё отношение к тебе. А вот твоё усреднение интересов, твоё обоществление общества – антигуманно.

– Общество антигуманно? – искренне удивился Солонецкий. – Я вот возьму, пристрелю тебя, а меня расстреляют. Даже не учтут мою нужость обществу и твою ненужность ему.