– Надеваем маски, – скомандовала Фу, вытаскивая свою из узла. – С этого момента помалкивайте и смотрите в оба. Поняли меня?

Тавин посмотрел на нее искоса. Это был один из тех косых взглядов, которые говорили: «Мы идем навстречу беде», «Мы все не готовы» и «Никто из нас не спасется».

Однако на сей раз победило:

– Есть, вождь.

Фу подошла к столбу и ударила в колокол. С платформы перегнулся караульный Сокол, долго ее рассматривал и, наконец, коротко кивнул. Воздух пронзил свист – это гас чумной маяк.

Через ворота в стене Гербаньяра, сложенной из простого камня, вышел человек. Он прекрасно сочетался со своим городом: лицо имело сероватый оттенок бурого цвета, рисованные полоски на кожаном жилете соответствовали полосам гранита и базальта, вставленным в стены соседних домов. По этим полоскам можно было сделать вывод, что это Голубь и посыльный. Судя по выражению глаз, не стоило доверять ему свои тылы.

– Сюда, – сообщил он с притворной улыбкой.

Какое-то мгновение ноги Фу отказывались ее слушаться. Воняло ловушкой. Воняло бедой. Снова будет мост и Плавучая крепость…

– Мы за тобой, – едва слышно шепнул Тавин.

– Сказала же помалкивать, – проворчала она и направилась к воротам.

Голубиный посыльный повел их по главной дороге, где разнокалиберные булыжники утопали во всепобеждающем мху. Гербаньяр даже близко не стоял по размерам рядом с Чепароком, и, хотя он тоже располагался на холме, сложенные из серых камней дома лепились как попало.

Однако путь посыльного вел не к домам. Вместо этого он проводил их мимо открытого рынка, где торговцы прикрывали одной рукой кошели у пояса, мимо загонов с козами, курами, скотом, мимо кремнелицых пастухов, которые останавливались и смотрели на них, и, наконец, подвел к выложенному камнем каналу у самого основания стен.

Фу сделалось дурно.

– Вы избавились от грешника, – сказала она без обиняков.

– Вы слишком долго сюда добирались. – Посыльный больше не старался скрывать ухмылку. – Так что мы взяли ситуацию в свои руки.

Она приблизилась к краю канала. Сливные жерла зияли в кромке дальней стены. Их содержимое плюхалось в грязную воду, покрытую желтыми водорослями. Медленное течение толкало все это месиво дальше, оставляя на каменных ступенях по берегам канала взбитую пену. В нескольких шагах ниже Фу зловонные воды сонно терлись о грудь человека, лежавшего в отбросах.

Отметины Чумы Грешника горели на нем вполне явственно: потемневшие губы со следами крови, кожа в синюшных Пятнах Грешника, глаза, закрытые желтой коркой. Над ним вилась туча мух, ползавших туда-сюда по его разинутому рту. На грубо вырубленных ступенях по соседству валялся старый спальный матрас. Фу подумала, началось ли все с того, что грешник лежал на матрасе и потом в горячечном бреду скатился в выгребную яму, или мерзавцы утопили его, матрас и все прочее, не думая, чем это закончится.

Иногда от грешников избавлялись, потому что, по мнению соседей, они свою чуму заслужили, ведь что посеешь, то и пожнешь. А иногда грешников выбрасывали, потому что соседи хотели понаблюдать, как Вороны будут рыться в грязи.

Судя по количеству зевак, которых увидела Фу, когда оглянулась, это был как раз последний случай.

Однако тело само на погребальный костер не заберется. Она обернула руки до самых локтей тряпками, однако вылавливать труп из канализации не спешила.

– Нам нужна телега, – заявила она. – И дрова. Это наше причастное.

– У тебя есть его тюфяк, – сказал человек, щеголявший в цветастом фартуке воробьиного мясника. – Вытаскивай его на нем. Дрова ждут у ворот. А в качестве причастного можешь забрать его зубы.

Она бросила на говорившего злобный взгляд и только потом вспомнила, что под маской ничего не видно.

– Ага, я потащу дырявого грешника через весь город прямиком мимо ваших загонов со скотом и мимо рынков, а потом подожду, когда чумной маяк загорится снова, чтобы забрать все, что от вас останется. Мне нужна телега.

– А я вижу одного грешника и трех костокрадов. Вытаскивайте его.

Фу прикусила губу. Она не могла рисковать и вынуждать лордиков прикасаться к чумному трупу. Ворота к восточной дороге зияли по другую сторону канала. Возможно, у нее получится дотащить туда тело самостоятельно.

Голубь кивнул Воробью и ускакал. Воробей-мясник скрыл в ладони усмешку.

Они задумали что-то еще.

– Фу… – начал было Тавин.

– Я справлюсь, – прервала она.

Времени на всю эту дворцовую чепуху не оставалось. Она должна была вытащить их отсюда раньше, чем вернется Голубь.

– Одна? – прошептал Тавин.

– Да, Писун, – ответила она. – Одна. Оставайся там.

Спустилась по ступеням. Мята в клюве маски не справлялась с чумной и навозной вонью, поэтому она стала дышать через рот.

– Пошла работа, – засмеялся кто-то сверху. – Говорил вам. Вороны в дерьме чувствуют себя как дома.

Фу поставила узел на ступени, подтянула грязный матрас к грешнику, взялась за ближайшую руку и потянула. Мужчина не сдвинулся.

Вместо этого он закричал.

Фу отпустила его быстрее, чем горячий уголь. Взметнулась туча мух. По ее рукам и ногам пробежала жуткая судорога, кончики пальцев зудели. Сломанный меч качался на боку, как капкан.

Еще живой. Каким-то образом грешник был все еще жив. А это означало лишь одно.

Когда, а не если.

Кровавый рот мужчины приоткрылся, раздался тоненький скип:

– Смилуйся.

Когда Фу первый раз попыталась ухватить сломанный меч, он вырвался и лязгнул о каменные ступени, застыв рядом с грешником.

Во второй раз она держала его крепко, но свет дня дрожал на обломанном лезвии, а обмотанная тряпьем рукоятка в трясущемся кулаке не слушалась.

– Думаю, ее ручонки полезнее без этих тряпок, – пошутил Воробей с верхотуры канала.

Она услышала скрип гвоздей и обернулась. Тавин стоял вполоборота к Воробью. Побелевшие кулаки тянулись туда, где под вороньим плащом скрывались его собственные короткие мечи. Если бы он был Вороной, она бы дернула себя за капюшон, сигнализируя «Не заводись». Будь он Вороной, он бы сам знал, что не стоит нарываться на неприятности.

Она откашлялась. Громогласно. Сработало: он повернулся к ней, руки безопасно сложены на груди. Пока.

Грешник у ее ног бился в конвульсиях.

Желудок Фу стал гнездом ядовитых змей, готовым предать ее после первого же неверного движения.