Фу присмотрелась к кривым стволам деревьев позади костра и на мгновение задумалась о том, не смотрит ли лес в ответ. Пятна ночи зияли так, будто из кустов подглядывает странное лицо.

Тут порыв ветра взъерошил куст. Лицо превратилось в обычные листья.

Фу сжала зуб Па. Ему, чтобы быть вождем, не требовалось ничего, кроме вороньих знаков, но это было до того, как всякие лордики, кожемаги и королевы обрушились им на головы.

Может быть, чтобы сдержать клятву, ей нужно нечто большее.

Она отпустила зуб и посмотрела на принца.

– Когда начнем?

– Это съедобно?

Фу сдержала вздох.

– Нет.

– Ты даже не смотришь, – возмутился Тавин.

– Потому что ты указываешь на гриб.

Его ярко-оранжевая шляпка торчала перед Фу, как большой палец, когда она брела мимо, броское пятнышко среди серо-зеленых холмов. К этому моменту она уже слишком хорошо знала, насколько Тавин любит все то, что торчит.

Пролетело четыре дня с тех пор, как они покинули склеп Перекрестных Очей. Для Фу это уже стало привычной рутиной: шагай по главной дороге на север, прячься от лошадиного топота и соколиных патрулей, старайся не скучать по походным песенкам Сумасброда.

Не обращай внимания на жжение в пустом животе через каждую ночь, когда покрываешь лицо Тавина чарами очередного павлиньего зуба. Запоминай новые приметы, чтобы отличить его от принца: изгиб брови, одинокая веснушка в углу рта. Продуманность малейшего жеста.

Ощущение – почти физическое – его взгляда.

Спи полночи. Жуй по несколько горьких семян корнешнура. Сменяй на дежурстве Тавина. Царапай по несколько новых букв с Жасимиром. Дожидайся в темноте рассвета, которому по-прежнему молится принц.

Следуй по равнинной дороге на север, где тыквенные поля бледнеют, сменяясь побегами кукурузы, фруктовыми садами и каменистыми пастбищами. На север, к Соколам, к Маровару, к исполнению клятвы Завета.

Фу переживала минуты гнева и минуты сомнений, а хуже всего – минуты ужасного умиротворения. Минуты купания в одиночестве, любования рассветами в тишине, самостоятельного затачивания лезвия вождя.

Она должна была это ненавидеть. Вместо этого она ненавидела отсутствие ненависти.

– Хорошо. А это съедобно?

Но не настолько, насколько ненавидела то, как это время проводил Тавин.

На сей раз ей пришлось повернуться, чтобы посмотреть, что он там нашел. Со стороны было похоже на камень.

– Мох, – уточнил он, видя, как мрачнеет ее лицо.

Она больше не могла сдерживать раздражение. За последние несколько дней он задавал один и тот же вопрос насчет растений добрую дюжину раз.

– Если хочешь потом позориться три дня подряд, конечно.

– Звучит практично. – Он оскалился на нее и на принца. – У вас у обоих снова одинаковая физиономия.

– Потому что никто из нас не хочет знать, каким боком это практично, – ответила Фу. – И…

Гул под подошвами сандалий заставил ее замолчать. Она вздохнула и направилась к придорожной ежевике.

– Всадники. Пошли.

Мальчишки не пытались возражать ей так, как возражали при Па. Похоже, события в Чепароке их излечили. Они поспешили заползти в кусты и выглядывали оттуда, пока она на всякий случай призывала воробьиный зуб. Спустя несколько вздохов мимо проскакали кони, неся на себе всадников в выцветших сиреневых капюшонах молодых Сов-послушников. Их отличала смуглая кожа Сов из западных прибрежных академий, смуглее, чем у Фу, и гораздо смуглее, чем у Стервятников.

Когда они пронеслись мимо, Жасимир облегченно вздохнул и поднялся на ноги. Фу дернула его обратно к земле.

Сотрясение почвы стало только сильнее. Грамотеи с любопытством оглянулись… и выругались, когда их настигли галопом еще какие-то лошади. Пыль над дорогой поднялась столбом, образовав дополнительное кольцо, когда новые всадники окружили Сов.

– Что все это значит? – закашлявшись, осведомился один из Сов.

Когда пыль осела, среди остальных выделился неровный силуэт. Четыре ряда свежерубленой стали сверкали ярче, чем старые зазубрины на шлеме, венчавшем эту гору человеческой плоти.

Клокшелом.

Убийца ее народа, меньше, чем в двадцати шагах. Один, может, два зуба Феникса, и Фу с ним расправится…

И потеряет принца, клятву, все, что доверил ей Па, потому что не получится одновременно расправиться с остальными кожемагами, восседавшими в седлах рядом с ним. Тошнотворная ярость забилась в ее сердце, сотрясая решетку, – пока Фу держала ее в клетке.

– По велению королевы, – прогрохотал Клокшелом. – Видели на дороге каких-нибудь костокрадов?

– Ворон милосердных? – вскинула голову другая Сова. – С какой такой радости?

Клокшелом потеснил их своей лошадью.

– По велению королевы, – повторил он. – Ищем троих. Последний раз спрашиваю.

Грамотеи обменялись взглядами.

– Троих мы не видели, – медленно ответил первый. – Мы видели стаю вчера, возможно, десятка два. Они направлялись на северо-запад, полагаю, в Ливабай.

– Они могли смешаться с другой стаей. – Этот голос проскрипел слишком знакомо. Когда Фу слышала его в последний раз, кожемага валялась на окровавленном песке. Присмотревшись, Фу различила повязки на руках Виимо. Значит, она выжила там, в Чепароке. – Чтобы сбить нас со следа, поскольку мы догадались, куда они бегут.

Из-под шлема с зазубринами долетело гулкое хрюканье, шлем повернулся и замешкался, когда прорези для глаз оказались напротив Фу.

Она торопливо, как только могла, запалила новый зуб Воробья, подстегивая его к гармонии. Зубы-близняшки, как и прежде, показали ей исходившие из глаз лучи. На сей раз некоторые взгляды ломались, походя на паукообразные ветки, ищущие следы на дороге, – кожемаги принюхивались к их следам. Ни один луч не замер.

Фу возликовала. Кожемаги напоминали собак: им нужен был запах, чтобы идти по нему. Не имея ничего, что принадлежало бы ей или лордикам, они не могли унюхать их передвижение по равнине. Пока Стервятников вела исключительно их догадливость, которая вот-вот собьет их с пути.

Клокшелом издал хриплый крик и пустил свою лошадь в галоп. Остальные Стервятники последовали за ним, оставив трех Сов в пыли и трех беглецов в кустах.

Пока они удалялись, Фу их пересчитала: меньше двух десятков всадников, меньше, чем говорила Виимо, а при них – ничего, кроме нескольких тюков и шкур. Она прижала зуб Па большим пальцем: искорка все еще мерцала.